Я между тем собираюсь в Киликию по личной просьбе ее нового наместника Аппия Клавдия Пульхра. Теперь он мой тесть. Месяц назад я женился на его старшей дочери Клавдии. Очень милая девочка.
Еще раз благодарю тебя за предложение. Моя мать пребывает в добром здравии. Я полагаю, она тебе напишет сама.
Вот так! Прими это, Цезарь! Он отложил свиток, моргая от шока, а не от слез.
«Шесть долгих лет Брут не женился. Моя дочь умирает, и через несколько нундин он женится. Кажется, он лелеял надежду. Ждал, уверенный, что она устанет от брака со стариком, который ничем не может похвалиться, кроме военной славы и денег. Ни рода, ни достойных упоминания предков. Интересно, как долго ждал бы Брут? Но она находила, что Помпей прекрасный муж, да и тот никогда бы не устал от нее. Мне самому всегда было жаль, что пришлось так поступить с Брутом, хотя я и не понимал, как много значила для него Юлия, пока не разорвал их помолвку. И все же это надо было сделать, независимо от того, кому придется причинить боль. Госпожа Фортуна одарила меня дочерью, достаточно красивой и энергичной, чтобы очаровать именно того человека, который был мне отчаянно нужен. Но чем удержу я Помпея теперь?»
Сервилия, как и Брут, прислала единственное письмо, в отличие от Цицерона, размахнувшегося на четырнадцать эпических сочинений. Письмо тоже короткое. Прикосновение к нему вызвало странное чувство, словно бумага была пропитана ядом, способным поражать через кончики пальцев. Цезарь закрыл глаза и попытался вспомнить Сервилию. Ее облик, ее манеры, ее извращенный ум, разрушительную страсть. Что бы он ощутил, увидевшись с ней? Прошло почти пять лет. Сейчас ей пятьдесят, ему – сорок шесть. Наверное, она все еще привлекательна. Она всегда следила за собой. За своей внешностью, за своими прекрасными волосами, черными, как безлунная ночь и как ее сердце. Он не виноват в том, что Брут принес ей одни разочарования, она сама несет за это ответственность.
Думаю, ты уже прочел письмо Брута и получил его отказ. Все должно идти своим чередом, и в первую очередь у мужчин, ты сам хорошо это знаешь. По крайней мере, у меня теперь есть невестка-патрицианка, хотя, признаюсь, нелегко делить дом с другой женщиной, которая мне не родная дочь и потому не приучена к заведенному мной порядку. К счастью, Клавдия – мышка. Не могу представить Юлию мышкой, несмотря на всю ее хрупкость. Жаль, что в ней не было твоей стальной твердости. Поэтому, конечно, она и умерла.
Брут выбрал Клавдию в жены по одной причине. Пиценский выскочка Помпей Магн торговал эту девушку у Аппия Клавдия для своего сынка Гнея, который мог бы походить на Муция Сцеволу, но ни по его лицу, ни по характеру этого не скажешь. Вылитый Помпей Магн, только неумный. Должно быть, отрывает крылышки у мух. Наверное, Брут захотел украсть невесту у отпрыска человека, который украл невесту у него самого. И он это сделал. Аппий Клавдий не Цезарь. Это дрянной консул и в будущем, несомненно, нечистый на руку наместник для бедной Киликии. Он выбирал между состоянием моего сына, его безупречным происхождением и влиянием Помпея, к тому же учел тот факт, что младший сын Помпея, Секст, явно пойдет дальше, и чаша Брута перетянула на этих весах. На что Помпей Магн незамедлительно разразился чередой гневных вспышек. И как только Юлия ладила с ним? Вопли неслись по всему Риму. Но Аппий поступил очень разумно. Он предложил Гнею в невесты другую свою дочь, Клавдиллу. Ей нет еще и семнадцати, но малолетки Помпеев никогда не смущали. Так что все закончилось к общему удовольствию. Аппий получил двух самых именитых и богатых зятьев, две ужасно бесцветные и уродливые девицы отхватили отличных мужей, а Брут выиграл свое маленькое сражение против Первого Человека в Риме.
Они с тестем надеются убыть в Киликию еще в этом году, хотя сенат упорно не хочет давать разрешения Аппию Клавдию на скорый отъезд в провинцию. В ответ Аппий заявил отцам, внесенным в списки, что, если нужно, уедет и без lex curiata. Окончательное решение еще не принято, хотя мой вздорный сводный братец Катон несет всякую чушь по поводу привилегий для патрициев. Ты оказал мне плохую услугу, Цезарь, когда отнял у Брута Юлию. С тех пор он и дядюшка неразлучны. Мне невыносимо злорадство Катона. Он потешается надо мной, ибо мой сын теперь больше прислушивается к нему, чем ко мне.
Катон – ужасный лицемер. Вечно разглагольствует о Республике, о mos maiorum и о вырождении правящего класса и постоянно находит оправдание собственным пристрастиям. Самое прекрасное в философских учениях, на мой взгляд, это лазейки, позволяющие их последователям найти для себя смягчающие обстоятельства в любой жизненной ситуации. Взять его развод с Марцией. Говорят, каждый человек имеет свою цену. Полагаю, это так. Дряхлый старый Гортензий раскошелился и дал Катону его цену. Что до Филиппа… ну что ж, он эпикуреец, а бесконечные удовольствия стоят денег.