А самым большим удобством зимовки являлось наличие вблизи лагеря дружественного к римлянам поселения. Местный аристократ, из нервиев, некий Вертикон, всячески поддерживал пребывание римской армии в Белгике, поскольку считал, что в союзе с Римом у белгов больше шансов защититься от германцев. Это значило, что он с готовностью оказывал любую помощь и всячески поощрял женщин посещать римских солдат. Денежки у легионеров водились, и любительниц поживиться хватало. Квинт Цицерон с улыбкой закрывал на это глаза, а в письмах брату задавался вопросом, не следует ли ему брать свою долю с комиссионных, которые, без сомнения, получал Вертикон от своих услужливых женщин, чьи ряды росли по мере того, как распространялись слухи о щедрости солдат девятого легиона.
Девятый легион состоял из ветеранов, которых набрали в Италийской Галлии во время последних пяти месяцев консульства Цезаря. С ним они прошли с боями от Родана до Атлантического океана и от аквитанской реки Гарумна до устья Мозы в Галлии Белгике. Несмотря на такие заслуги, каждому из них было года по двадцать три. Эти стойкие парни ничего не боялись. Они состояли в кровном родстве с теми, с кем сражались на протяжении пяти лет, поскольку Цезарь завербовал их на дальнем берегу реки Пад, где жили потомки галлов, вторгшихся в пределы Италии несколько столетий назад. Рослые, белокурые или рыжеволосые, светлоглазые. Однако кровное родство не вызывало у них сочувствия к длинноволосым галлам, которых они теперь покоряли. Больше того, они ненавидели галлов – белгов, кельтов, не имело значения. Солдат может уважать противника, но не любить и жалеть. Ненависть – лучшее из того, что испытывает хороший солдат к неприятелю.
И Квинт Цицерон не дал себе труда разглядеть, что творится у него под носом: он не только забыл о судьбе тринадцатого легиона, но даже не заподозрил, что Амбиориг деятельно обрабатывал нервиев по пути на переговоры с треверами. Предводитель эбуронов нашел простое и эффективное средство воздействия: узнав, что женщины нервиев ходят в лагерь девятого легиона, чтобы подзаработать немного денег (к которым обычно у них почти не было доступа), он принялся дергать за эту струну.
– Вам правда нравится делить своих жен с римской солдатней? – спрашивал он, удивленно глядя на них. – Ваши дети действительно ваши? Они будут говорить на языке нервиев или на латыни? Будут пить пиво или вино? Причмокивать от удовольствия при мысли о куске хлеба, намазанном сливочным маслом или обмакнутом в оливковое? Будут ли они слушать песни друидов или предпочтут римские фарсы?
После нескольких дней таких бесед Амбиориг был очень доволен. Потом он захотел увидеться с Квинтом Цицероном, чтобы купить его так же, как Сабина. Но Квинт Цицерон был не Сабин. Он отказался принять посланцев Амбиорига, а когда те стали настаивать, передал, что не собирается общаться ни с одним длинноволосым галлом, что бы тот о себе ни возомнил, и велел убираться (правда, выразившись не столь вежливо) и оставить его в покое.
– Очень тактично, – сказал, широко улыбаясь, примипил девятого легиона Тит Пуллон.
– Тьфу! – плюнул Квинт Цицерон, опускаясь в курульное кресло. – Я здесь не для того, чтобы обнюхивать задницы заносчивых дикарей. Если они хотят иметь с нами дело, пусть идут к Цезарю. Вести с ними разговоры – его работа, а не моя!
– Забавно, что этот Квинт Цицерон, – сказал Пуллон своему сослуживцу Луцию Ворену, – может говорить такие вещи, а потом любезничает с Вертиконом за кубком фалернского и даже не сознает непоследовательности своего поведения.
– Нашему Цицерону просто нравится Вертикон, – рассудительно ответил Ворен. – А уж если ему кто-то по нраву, остальное не имеет значения.
Примерно то же самое писал Квинт Цицерон своему старшему брату в Рим. Они переписывались уже много лет. Так было заведено у образованных римлян. Даже рядовые солдаты регулярно писали домой, рассказывая своим семьям, как они живут, что поделывают, в каких сражениях принимают участие и с какими ребятами делят палатку и тяготы воинской службы. Многие были грамотными еще до поступления на службу, а неграмотных понуждали в зимнем лагере учиться чтению и письму. Особенно такие командиры, как Цезарь, который еще ребенком, сидя на коленях у Гая Мария, жадно впитывал его наставления. В том числе о пользе грамотности для легионеров. «Грамотность схожа с умением плавать, – говорил ему Марий, кривя перекошенный рот. – И то и другое может однажды спасти тебе жизнь».
«Странно, – думал Квинт Цицерон, корпя над бумагой, – но чем я дальше от брата, тем он становится все ближе. В зимнем лагере среди нервиев он кажется просто идеальным старшим братом. Не то что в Риме, на Тускуланской улице, во время его внезапных визитов. Со своими советами он был как заноза в заднице. А Помпония одновременно кричала что-то в другое ухо, и ей вторил ее братец Аттик, а мне приходилось подлаживаться под них и умудряться оставаться хозяином в своем доме».