— Великий князь Всеволод Юрьевич велел сказать тебе, князь Рюрик Ростиславич, что он тобой недоволен, — спокойно, будто разговаривал с ровней, начал Добрыня.
Рюрик нахмурился, сверкнул глазами на посла, но не смутил его. Да и что толку было гневаться на посла, ведь он только передает, что ему велено передать. Хотя и держится так, словно и от себя это говорит.
— Великий князь Всеволод Юрьевич — старший в Мономаховом роде, — продолжал Добрыня. — Кому ты обязан Киевом, князь Рюрик? Но ты забыл о старшинстве великого князя, раздаешь города младшим князьям, не спрашивая на то разрешения. Когда так, то великий князь велел передать, что не оспаривает твоей власти. Делись ею с кем захочешь. Тебя же, князь Рюрик, великий князь лишает своей дружбы, и пусть твои друзья защитят тебя, если смогут.
Поскольку все было сказано, Добрыня не стал ждать ответа и в тот же день отбыл, как и предписывал ему великий князь. Рюрику, не отличавшемуся быстротой ума, когда дело касалось важных решений, нужно было дать время на размышления.
Он и начал размышлять. Но ни до чего не мог додуматься, кроме как клясть себя за необдуманный поступок, который мог теперь лишить его Киева. Если великий князь двинет войско, то, конечно, Роман не станет защищать тестя, как не стал бы защищать вообще никого, кроме себя и только себя. Как могло прийти в голову именно его, Романа, избрать союзником? Не в силах ничего решить, Рюрик призвал на совет старого митрополита Никифора.
— Подчинись великому князю как старшему, исполни его волю, — сказал митрополит. — Кровопролитие хуже всего. Зятю же, Роману, посули серебра взамен этих городов. Если же Роман станет тебя обвинять в обмане, я возьму этот грех на себя. Так и Роману скажу.
Совет был искренний, но он мало что давал Рюрику. Ему хотелось найти такой выход, чтобы примирились оба — и великий князь, и Роман. То, что митрополит собрался брать на себя грех Рюрика, могло помочь еще меньше: Романа бы это не удовлетворило, а лишь вызвало гнев.
Рюрик попытался помириться со Всеволодом и послал ему сказать, что обманывать зятя, раз уж обещал, ему не хотелось бы, и покровительства великого князя лишаться было невыгодно — так, может, великий князь, как плату за нанесенное оскорбление, возьмет себе какой-нибудь удел — на выбор — в Киевской земле и все завершится миром?
И опять Рюрику пришлось клясть себя за опрометчивость, потому что вместо какого-то удела великий князь требовал теперь себе в собственность именно те пять городов, обещанные Роману.
Рюрик принялся изворачиваться. Он послал великому князю грамоты, подтверждающие право на владение всеми пятью городами, а зятю, Роману, предложил отступного взамен на то, что Роман повременит и не будет пока требовать обещанное. Роман взял серебро, удивляясь, зачем это тестю понадобилось ему платить сверх обещанного? Ну хорошо, он повременит, но ведь все равно города будут принадлежать ему! Рюрик надеялся, что все как-нибудь образуется, кого-нибудь со временем удастся уговорить, скорее всего — зятя, подарив ему, уже по согласию с великим князем, другие города.
Но великий князь решил довести начатое до конца. Он послал во все города своих посадников, а Торческ, тот самый Торческ, в котором когда-то Рюрик и Давид осаждали Всеволодова брата Михаила, решил подарить Ростиславу Рюриковичу, мужу дочери своей Верхуславы. И Роман, конечно, узнал об этом.
Узнав о том, что тесть обманул его, Роман рассердился, но вместе с тем испытал даже нечто вроде удовлетворения. Для него наступали времена, которые позволяли ему чувствовать себя как рыба в воде. Закончилось бездеятельное сидение во Владимире Волынском. Прошлые заслуги тестя можно было забыть. Теперь Роман имел полное право, как ему казалось, обнажить меч против Рюрика. Главное было — начать, а дальше пусть все решит сила. В кровавой смуте сильный всегда бывает прав и возьмет все, что ему нужно. Князь Роман верил в свою силу.
Однако он был не из тех, кто идет к своей цели прямыми путями. Чего бы он добился, ополчись один против Рюрика? Ну, выгнал бы его из Киева, сел там на короткое время, пока остальные Мономаховичи при поддержке великого князя Владимирского не выгнали бы его обратно. Здесь надо действовать шире, дальновиднее, коварнее. Надо было вовлечь в войну как можно большее число участников. Надо против силы Мономаховичей поднять другую, исконно враждебную им силу. А такой силой на Руси были Ольговичи, и старший среди них после смерти Святослава — князь черниговский Ярослав Всеволодич.