Всеволод, проводив глазами повозку, увозящую друга навсегда, приказал войску выступать.
Нужно было продолжать войну.
Глава 39
Родив великому князю восьмого сына, которого назвали Иоанном, княгиня Марья занемогла. Впервые не было у нее молока. Пришлось взять кормилицу. Марье становилось все хуже, проходили недели, месяцы, а она все меньше занималась новорожденным сыном, словно остывала к нему душой. А когда чуть подрос Иоанн, сделалось княгине совсем худо. Будто с этим последним сыном из нее ушли все силы.
Она не могла встать с постели, да, похоже, и не хотела. Лежала безучастно. Когда у нее спрашивали, где у нее болит, равнодушно отвечала, что болит везде. Всеволод Юрьевич выписал лекарей отовсюду, они приезжали охотно, осматривали княгинины ногти, подолгу глядели ей в глаза, но ничего утешительного великому князю сообщить не могли. Он сам старался поддерживать жену в ее страдании: приходил к ней по нескольку раз в день, сидел рядом, держа ее легкую, словно пустую внутри руку. Смешил Марьюшку рассказами о том, что делается в большом мире. Она, когда находила в себе силы, откликалась как могла, даже пыталась смеяться, но чаще всего огорчала мужа равнодушием или просто засыпала во время разговора. Она исхудала и стала походить на старенькую девочку. Всеволод и узнавал и не узнавал ее: порой ему казалось, что это вовсе не княгиня Марья, а совсем другая женщина, непонятно как очутившаяся в княгининой постели.
Дочь Елена, тоже заметно постаревшая за последнее время, вообще не отходила от матери. Сидела на стульце рядом с постелью, могла молчать целыми днями, испуганно взглядывая на всякого, кто о чем-то спрашивал ее, — на лекаря, на старую няньку, на отца, зашедшего поговорить с женой.
Сначала Всеволод Юрьевич твердо верил, что княгиня поправится. Как можно болеть, когда все складывается столь удачно, что только и жить, радуясь жизни, — исполнилось все или почти все, о чем они с Марьей мечтали в юности. Великий князь достиг высшей власти, которой и хотел достичь. Богатство князя таково, что сосчитать его невозможно. Область, подвластная великому князю, растет, ширится — уже и за Белоозером, и за Устюгом земли владимирские. Подрастают, оперяются один за другим сыновья, которых так желал великий князь — даже это его желание исполнилось. Чего еще просить у Господа? Не болеть нужно, а радоваться.
Сколько раз Всеволод и Марья представляли себе, как явится из непокорного Новгорода великое посольство и послы — знаменитые новгородские бояре — будут бить челом об пол перед великим князем и княгиней, моля их дать наконец своего сына им на княжение. Когда-то и подумать о таком было немыслимо, а теперь — вот они, послы новгородские, прибыли вместе с гордым архиепископом Мартирием — и не потому, что сами захотели, а потому, что такова воля великого князя. Как хотелось Всеволоду. чтобы Марья сидела с ним рядом, когда будут выпрашивать у них сына великие новгородские мужи! А тут — княгиня не только сидеть-то не может, но кажется, что и лежит с трудом, словно не живет, а исполняет трудную и постылую работу. Великому князю приходилось привыкать, что все радости и торжества он теперь должен переживать один, не делясь с Марьюшкой.
И с новгородским посольством пришлось поступить строже, чем хотелось. Думал отправить в Новгород Константина и тем самым навсегда утвердить свою власть над вольным городом — для себя и своих потомков. Но тут решил для чего-то поупрямиться, заставил себя поуговаривать, будто просили у него новгородцы не господина для себя и детей своих, а царства небесного — столь настойчивы и умильны были у них лица. Глядя на послов, склонившихся перед ним, великий князь думал, что радости от присоединения Новгорода он не испытывает. Да и верить им не хотелось. Чтобы больше уважали, изобразил сомнение: дескать, придется ли сын великого князя ко двору господам новгородцам? Отложил решение, потомил их несколько дней. Потом, думая, что огорошит, смутит посольство, объявил, что согласен дать им в князья сына Святослава, младенца пятилетнего. Ничего, приняли с восторгом! Не сочли за унижение.
И это возбудило в великом князе ставшую уже привычной подозрительность. Почему они так легко согласились на Святослава? Ведь не пылают же они к великому князю любовью столь сильной, что готовы переносить ее и на несмышленое его потомство? Значит, обрадовались, потому что думают: младенцем проще управлять, посадим, мол, дитя на трон — и великого князя задобрим, и волю свою сохраним. Всеволод Юрьевич сердился про себя, но от своего слова отказаться уже не мог. Пришлось Святослава отпускать в Новгород князем, отправив вместе с ним верных бояр, чтобы присматривали — не будет ли младенцу-князю в чем обиды или ущемления. Знал великий князь, что это ненадолго. А потом подумал — и решил, что даже из этой нечаянно получившейся насмешки над Новгородом можно будет извлечь для себя пользу. Возропщут новгородцы, когда поймут, что ими на самом деле управляет не младенец Святослав, а владимирский князь через своих бояр, — вот тогда можно Святослава от них забирать, а к ним сажать Константина. Ничего не изменится, а великого князя будут благодарить за такую милость. Вот так с ними, новгородцами, надо — приручать постепенно, опутывать. Для детей и внуков великого князя Новгород станет такой же привычной вотчиной, как Ростов, Суздаль или какая-нибудь Москва.