— Не знаю, брат. Это как князь Георгий скажет. Мы ведь с тобой люди подневольные, — ответил Борис, как показалось Добрыне, с раздражением.
— Строгий он? От себя не отпускает? — спросил Добрыня.
— Нет, не строгий. — Борис словно не мог подобрать своему княжичу определения. — такого, чтобы и верное было, и не прозвучало на князя Георгия хулой. — Не строгий, а, как бы тебе сказать… нравный. Сам не прикажет, а любит, чтобы угадывали, чего хочет.
— Ты-то угадываешь?
— Я-то уж наловчился, — ответил Борис с таким знакомым Добрыне смешком, но тут же одернул себя.
Стоявший недалеко от них статный и красивый лицом боярин — был это Михаил Борисович, новый главный думец и советник великого князя, — строго глянул на братьев: чего, мол, веселитесь в такой скорбный час? Но, встретив спокойный взгляд Добрыни, отвернулся с нарочито скорбным лицом. От Бориса не утаилось.
— Не любит тебя Мишка-то? — шепнул он.
У Добрыни на скулах вздулись и опали желваки. Вместо ответа он посмотрел задумчиво на свою ладонь и вдруг сжал ее в огромный мосластый кулак.
Борис понимающе взглянул на это стенобойное орудие. Он и сам знал, как это бывает трудно, когда хочешь вытащить саблю и рубануть — а не вытаскиваешь, нельзя: против подлостей человеческих приходится по-другому действовать.
— Давай-ка, брат, отойдем к окошку, — сказал Борис. — А то натопили — жарко, сил нет.
Отошли к окошку. Здесь никого не было — можно говорить спокойно, не опасаясь, что услышат, переврут и донесут.
— Так что — погостишь, брат? — спросил Добрыня. — Поговорим не таясь. Ты да Любим — больше у меня братьев нету. Когда еще увидимся?
— Говорю же — как княжич мой захочет, — ответил Борис.
— Да он сейчас, поди, не станет норов показывать, — уговаривал Добрыня. — Княгиня Марья их сейчас учит, наставляет. Она добрая.
— Эх ты, Добрынюшка, — насмешливо покачал головой Борис. — Да ведь то, что им княгиня сейчас говорит, они уже сто раз слышали. И что с того? Всегда-то ты доверчив был. Она их, поди, учит, чтоб не ссорились, друг друга не обижали. А они твоему Константину завидуют, что его отец среди всех выделяет.
— Так ведь он старший.
— Ну и что? Я-то своего князя Георгия хорошо знаю. Он вместо Константина хоть сейчас бы в Новгород кинулся, — сказал Борис. — И остальные так же. Вот им княгиня Марья, поди, говорит, чтоб любили друг дружку, а они ждут, когда великий князь скончается. Чтоб ни в чьей воле не ходить.
— Что ты говоришь, брат? Князь Константин не такой, — сказал Добрыня.
— Я тебе, брат, вот что скажу. — Борис посмотрел Добрыне прямо в глаза. — Они, князья, конечно, господа наши. И про них плохого ни ты, ни я сказать не можем. Только поверь моему слову, Добрынюшка. Придет время — и как бы нам с тобой не пожалеть, что мы с ними жизни свои связали. Ты — с Константином, я — с Георгием. Теперь-то редко с тобой встречаемся, а тогда — не дай Бог, может, и почаще встречаться станем. Ты с Константином — на одном краю поля, я с Георгием — на другой стороне. Так что заранее тебя прошу: меня не руби, а бери руками, я тебе сдамся.
Добрыня молчал. Борис, конечно, по своему обыкновению, мышь принимал за корову — преувеличивал. Но что уж там — и ему самому о чем-то подобном думалось иногда. Может, и правда нужно подальше держаться от государей? Но зачем и жить тогда? Жизнь вне службы великому князю и Константину представлялась Добрыне чем-то вроде монастырской жизни, к которой готовилась сейчас великая княгиня. А служба великому князю заключается в том, чтобы отбросить все дурные помыслы, довериться безгранично и верить без сомнения. Не нами это установлено, не нам и отменять. Всякое бывает, конечно. И зло тоже. Но разное зло это бывает именно потому, что те, кто Обязан служить верно, не выполняют свой долг, нарушают слово, пекутся лишь о себе.
— Ты говоришь — когда в Новгород? — спросил Борис.
— Да вот князь Константин не спешит, не хочет с матерью расставаться. До распутицы, однако, должны уехать.
Борис поглядел на брата и понимающе кивнул.
Тут дверь в покои великого князя распахнулась, и всеобщее внимание обратилось туда. На пороге появился сам Всеволод Юрьевич. С ним был епископ Иоанн — в строгом священническом повседневном облачении, с напрестольным крестом в руках. Многие переглянулись: никак государь велит крест на что-то целовать? Сыновьям? Вроде бы рано, сам еще жив и здоров. Епископ уловил эти взгляды и спрятал крест в складках одеяния. Великий князь тяжело поклонился собравшимся.