И сейчас Всеволод Юрьевич гневался не на Чермного, а на рязанских князей, которые не подозревали об этом. Давно уже приближенные великого князя доносили ему, что Роман и Святослав Глебовичи тайно держат сторону Ольговичей. Сын покойного князя Всеволода Глебовича, Михаил, к тому же приходится Чермному зятем, и Чермный через Михаила вступает с Глебовичами в тайные сговоры. И Глебовичи будто хотят, соединившись с Чермным и другими Ольговичами, отойти от великого князя, которому так и не простили былых своих унижений. Не верить этим сведениям было нельзя: исходили они от самых преданных людей — от князя Давида из Мурома, от боярина Михаила Борисовича.
Разумеется, ни о каком совместном походе на Киев с князьями рязанскими не могло быть и речи. Не хватало только великому князю на себе испытать их предательство, когда он будет находиться в чужой земле. Михаил Борисович всячески предостерегал от этого, советовал быть осторожным. Да великий князь и без него знал, что надо делать. Для всякого изменника самое опасное — застать его врасплох, когда он уверен в своей безнаказанности. Поэтому рязанских князей следовало пока держать в неведении относительно того, что великому князю все известно об их предательстве.
В ставку великого князя Глебовичи прибыли первыми. За ними явился из Мурома князь Давид. Дожидаясь Константина, не стали пока устраивать военных советов. Стояла ранняя осень, самая пора звериной ловли, пиров на свежем воздухе, когда легко дышится, хорошо пьется, не жарко и комары не заедают; Этим и занимались — носились за оленями по окрестным лесам, метали сети, обкладывали медведей, спускали соколов на лисиц и зайцев. А по вечерам пировали. Все были веселы, особенно великий князь. Он был как никогда ласков и приветлив с Глебовичами, и они, непривычные к таким отношениям со своим строгим государем, млели от счастья и на пирах громче всех кричали великому князю славу.
Наконец прибыл Константин с новгородским полком. Решено было устраивать последний совет, веселиться, а там уж — идти на Киев. Великий князь рад был видеть сына: Константин возмужал, почти утратил юношеские черты — становился настоящим грозным князем. Всеволод Юрьевич чувствовал небольшую вину перед сыном — из-за отцовского вмешательства в новгородские дела Константину пришлось туго. По поводу казни боярина Олексы Сбыславича в Новгороде случились волнения. Собиралось большое вече на торгу, ходили к княжескому дворцу, требовали объяснений. Олексу в городе уважали. Константин же не знал, как объяснить, — сам не понимал, почему такой важный боярин, ничем себя не запятнавший перед великим князем, обезглавлен. С трудом удалось Константину утихомирить толпу, чего только не наобещав новгородцам. Его не стали вышибать из Новгорода, но наверняка доверие к Константину уже было подорвано. Напрасно, наверное, убили Сбыславича этого. И великий князь, встретив Константина, был рад что сын не только ни в чем не упрекает его, а вообще hi о чем не спрашивает. Хороший сын, послушный.
Как приятно обнять родную кровь после долгой разлуки, прижать к отцовской груди. Ощутить, с какой любовью и почтением сын прижимается к отцу — точно так, как делал это маленьким.
— Ну, здравствуй, здравствуй, сын. Здравствуй, князь новгородский, — чуть насмешливо, чтобы скрыть смущение, говорил великий князь. — Пришел отцу помогать? Молодец, что пришел, молодец, спасибо.
— Что ты, батюшка, — говорил Константин. — Твоя воля, ты приказываешь. Мы тебе служить рады.
— Устал с дороги-то? Ничего, сейчас отдохнешь. В баню сходи, тут баню хорошую сладили.
Пока Константин располагал дружину на отдых — ставили походные шатры, кормили коней, — великий князь все хотел спросить сына о чем-то, что показалось ему странным в приезде Константина. Никак не мог понять — что. Потом понял:
— Князь Константин! А что, боярина твоего, Юрятича, нет с тобой?
— Нет, батюшка.
— Случилось что? Как же он тебя одного отпустил? Отец его при мне неотлучно находился.
— Он, батюшка, не смог пойти, — вроде бы смущенно ответил Константин.
— Заболел, что ли, Юрятич? Что-то не верится. — Великий князь с прищуром взглянул на сына. — Такой богатырь, а от войны бегает?
— Да, занемог. В груди, говорит, ноет у него. — Константин отвел глаза.
— Врешь, сын. Ничего он не заболел. Не захотел пойти, что ли?
Великий князь рассердился, забыл сразу о приветливости.
— Помыкают тобой, князь Константин. Это что же? Это если все так отказываться станут — с кем тогда и воевать? Отец его, Юрята мой, во всех походах со мной был, ни на шаг не отходил от меня. Жизнь мне спасал! А Добрыня болеет, когда князю нужен!