Константин не отвечал отцу. В чем-то, наверное, отец был прав.
— Да ведь он, Добрыня, не родной сын Юряте был, — презрительно произнес великий князь. — Боярином-то я его сделал, а он смердом был, смердом и остался. Ты его прогони, князь Константин.
Константин поглядел на отца и понял, что дело это решенное. Обиделся великий князь на Добрыню и теперь не забудет, не потерпит его рядом с сыном. Вспомнил Константин, как Добрыня просил его от этого похода избавить. Не верил, что великий князь пойдет на Чермного. Говорил, что здесь не обошлось без боярина Михаила Борисовича, как в случае с Олексой. Убеждал Константина быть осторожнее с этим Мишей, не связываться с ним: слишком большое влияние на отца имеет Михаил Борисович. Добрыню же он стойко ненавидит, и Добрыня его — тоже. И нахождение Добрыни возле Михаила Борисовича может самому Константину сильно повредить. «Мой меч, княже, принадлежит тебе, — сказал Добрыня. — И я за тебя голову положу, ты это знаешь. А от этого похода уволь. Никогда тебя ни о чем не просил, а сейчас прошу». Константин и не стал особенно настаивать. Ну, не хочет Добрыня идти — ладно. А получилось вон как. Что-то подозрительно быстро рассердился отец. Наверное, Михаил Борисович этот нашептал ему про Добрыню.
Подумать невозможно было о том, чтобы прогнать Добрыню, как велел великий князь. Константин решил, что не сделает этого, даже если прогневает отца. Если на то пошло, Константину самому жить, самому и друзей заводить. Отец, если хочет, пусть сколько угодно окружает себя людьми вроде Михаила Борисовича.
Однако способов проявить упрямство существует много, и с великим князем надо их использовать все.
— Прости, батюшка, — сказал Константин. — Мне отдай гнев свой, а на Добрыню плохого не возводи. Он мне друг и верный слуга, а в поход не пошел по болезни. В груди ноет у него, дышать трудно. Ему и кровь пускали.
— Кровь пускали, — повторил великий князь. — Вот пошел бы с тобой на войну и пускал себе кровь на доброе здоровье.
— Я за своего боярина ручаюсь.
— Ладно. После поговорим, — уже почти миролюбиво сказал великий князь. — Теперь отдыхай. Я насчет ужина распоряжусь.
Константин, поклонившись, ушел. Всеволод Юрьевич направился к своему шатру.
Шатер был большой, вместительный, он предназначался для застолий. В нем был поставлен длинный стол и удобные широкие лавки. Для себя же, чтобы ночевать, великий князь велел устроить в шатре небольшую полстницу[49], куда удалялся, когда пир наскучивал ему. Полстница эта была удобна еще и тем, что, располагаясь в ней, великий князь мог хорошо слышать, о чем говорили в большом шатре подпившие князья и бояре, не желавшие пока расходиться. Все знали, конечно, что великий князь их может слышать, но вино есть вино, и оно всегда развязывает языки.
Возле шатра великого князя уже поджидал Михаил Борисович. Он был печален и строг перед важным событием. Обо всем они с великим князем уже договорились, но Михаилу Борисовичу, как ревностному слуге, хотелось еще раз уточнить подробности — и чтобы не оплошать, и лишний раз перед государем показать свое рвение.
— Что, Миша? — спросил Всеволод. — Не забыл?
— Не забыл, государь. Все будет, как ты велел. Ты знак только подай.
— Какой там знак. Уйду к себе — и начинайте. Людям скажи, чтоб подошли поближе — на всякий случай. Людей подобрал надежных?
— Люди мои верные. Со всеми уж договорились.
— Ладно. Ну, что ж, князь Роман, князь Роман. Поглядим, как ты отвертишься. — Всеволод Юрьевич усмехнулся недобро.
— Не отвертится, государь. Уж мы его прищучим.
— Ну, Миша, — построжел великий князь. — Смотри. Иди, зови всех. Начинать пора.
Охрана возле княжеского шатра была немногочисленной. Но когда князья соберутся, шатер будет взят в плотное кольцо. Можно, конечно, и без этих предосторожностей — князья Роман и Святослав не посмеют открыто противиться великому князю. Мелковаты они против отца своего. Недоброй памяти князь Глеб был боец славный и норовом крут.
По всему стану уже загорались костры. Наступал вечер. Пора было и за стол.
Все князья собрались в шатре веселые. По случаю приезда князя Константина ожидалось, что Всеволод Юрьевич будет в хорошем настроении, и пиршество получится шумное, — какое и полагается устраивать соратникам перед большим походом.
И правда — сегодня великий князь улыбался, охотно принимал славословия себе и молодому князю Константину, шутил, смеялся, когда шутки присутствующих касались незадачливых Мстислава и Рюрика: они-де ждут нас не дождутся, а мы вот вино пьем, а как допьем — пойдем их выручать. Юный сын Игоря Глебовича, Ингварь, по просьбе Святослава изобразил Чермного: надул щеки, запыхтел, вытаращил глаза. Не было похоже, но все смеялись от души — вот он какой, Чермный-то! А мы его руками возьмем и сожмем! Он и лопнет! Великий князь, посмеявшись, вдруг слегка огорчил всех, сказав, что устал сегодня и пойдет отдохнуть. Но пусть князья на это не смотрят, продолжают гулять. Если им будет весело — и великому князю будут хорошие сны сниться.