– Я крикнул капитану судна и попросил его поймать один из гайдропов, но он ответил, что лучше пойдет мне наперерез, чтобы гайдроп зацепился за такелаж.
Продолжая рассказ, Андре заметил, что полностью завладел вниманием Норденшельда.
– Я понимал, что столь опасный маневр – настоящее сумасшествие. Стоило моему водородному шару оказаться у трубы парохода, как раздался бы взрыв, который стоил бы жизни и мне, и всем, кто находился на борту. У меня не осталось иного выбора, кроме как отказаться от помощи капитана и постараться добраться до суши.
Андре не смог поднять наполнившиеся водой мешки обратно в гондолу и перерезал веревку. Шар разогнался примерно до 29 км в час. И все же этого было недостаточно, чтобы совершить посадку до наступления темноты, а потому Андре перерезал гайдроп с якорем, но оставил несколько других гайдропов, которые касались воды.
– Я заметил, что то поднимаюсь, то опускаюсь, и понял, что частично сдувшийся шар ведет себя на манер воздушного змея. Гайдропы позволяли контролировать высоту полета, не заставляя меня ни сбрасывать балласт, ни выпускать газ. Это значило, что я мог улететь дальше, чем на свободном шаре таких же размеров. Обнаружив это, я сразу понял, что отныне могу летать не только по прихоти ветров.
Норденшельд остановился и повернулся к Андре. На улице, освещенной лишь газовыми фонарями, было полутемно, но сквозь дымку тумана Андре прекрасно видел пронизывающий взгляд исследователя.
– Это именно то, о чем я думаю? – спросил Норденшельд.
– Именно, барон. Полагаю, мне не нужно объяснять, каким образом это скажется на долгих воздушных путешествиях с исследовательскими целями.
Андре продолжил рассказ и описал, как завершил свой 270-километровый полет, жестко приземлившись на одиноком островке, когда Аландское море погрузилось во тьму.
– Посадка была очень жесткой, но дала один удачный результат. Все мои инструменты получили серьезные повреждения, и часы остановились в семь часов восемнадцать минут вечера, показывая, сколько именно длился мой полет. После этого я провел крайне неприятную ночь на острове, где оставался до одиннадцати утра, когда меня наконец заметили с корабля и спасли.
Андре прекрасно рассчитал время: когда он закончил рассказ, мужчины подошли к боковому входу в Академию наук. Норденшельд ненадолго остановился, прежде чем подняться по короткой лестнице, ведущей в его квартиру.
– Я чудесно провел вечер. Рад знакомству с вами. Ваши планы меня потрясли, – сказал он, пожимая руку Андре. – Считайте, что я на вашей стороне. Обязательно сообщайте мне о ходе дела. И рассчитывайте на любую поддержку с моей стороны. Пока же я прощаюсь с вами.
Дверь за ним закрылась, и Андре повернул назад, обрадованный открытой поддержкой и благосклонностью Норденшельда. По пути к дому матери он торжественно сказал себе, что начало его полярной экспедиции положено.
Андре не хотел прослыть мечтателем-идеалистом, и потому Норденшельд стал лишь вторым человеком, которому он в полной мере раскрыл масштаб своего замысла. Всего не знала даже его мать. Он сказал ей, что хочет исследовать Арктику и, возможно, отправится туда на воздушном шаре. Одна Гурли Линдер[3] знала, что он мечтает прославиться, добравшись на воздушном шаре до самого Северного полюса.
Андре понимал, что Гурли никого более не посвятит в его планы, и это объяснялось очень просто: она была женой его близкого друга, а следовательно, раскрыв подробности его мечтаний, она признала бы перед всем стокгольмским обществом, что очень близка с Андре. Дело в том, что Гурли была безнадежно в него влюблена, и Андре прекрасно об этом знал, но оставлял ее любовь без ответа.
Летом и осенью 1894 года пара была особенно счастлива, хотя в глубине души Гурли и подозревала, что другого такого времени уже не будет. Днем они часто гуляли на природе в окрестностях Стокгольма или ходили под парусом среди десятков островов Стокгольмского архипелага, надеясь, что не встретят знакомых. Было очень приятно гулять у всех на виду, но оставаться незамеченными. Гурли была красавицей – высокая, статная, светловолосая, с чудесной фигурой. Она неизбежно притягивала к себе восхищенные взгляды, особенно на фоне гораздо менее представительного Андре. Но сам Андре восхищался не красотой Гурли, а ее смекалкой и умом. Ему казалось, что она единственная по-настоящему его понимает. Лишь она могла осознать, почему он всегда ощущал себя белой вороной, и сочувствовала его отчаянному желанию заявить о себе.
3
Гурли Линдер (1865–1947) – шведская журналистка и писательница, феминистка (прим. ред.).