— Сергей Иванович, ведь тревожно стало в населении. Не надо ли нам с вами позаботиться о военной охране банков? Так, на всякий случай…
Вешенский поежился:
— Да я право не знаю… Ведь все это, в сущности, касается вас…
Вижу — мой коллега старается уйти в тень. Делать нечего, надо действовать самому.
Не откладывая в долгий ящик, еду вечером же к начальнику гарнизона.
Город уже успел принять, как-то вдруг, тревожный вид. Освещение не везде, во мраке видны кучки народа, перемешанные с солдатами. О чем-то — потихоньку — беседа. Впервые почувствовалось, что революция зреет.
У Мириманова, в управлении бригады, как раз происходило в это время его совещание с четырьмя командирами полков. Меня тотчас же пригласили.
— Вы по поводу юбилейного празднества?
— Какое там юбилей! Приехал попросить у вас военную охрану для банка — ввиду развивающихся событий. На моей ответственности ведь большие ценности.
Мириманов прищурил глаза и переглянулся с полковниками:
— А что именно заставляет вас беспокоиться? Что знаете вы о назревающих событиях?
Пожимаю плечами.
— Но ведь и вы, небось, знаете о происходящем в Петрограде?
— Конечно, но нам хотелось бы сравнить свои сведения с вашими.
Я рассказал о том, что слышал.
— Да, — говорит Мириманов, — в таком же роде и наши сведения! Сколько же человек хотите вы?
— По-моему, пять-шесть было бы достаточно.
— Я решительно против этого, — вмешался один из командиров, полковник Генерального штаба. — Нельзя посылать такую малую силу, которая, в случае беспорядков, не справится и сдаст перед толпой.
— Правда, — говорит Мириманов, — хотя все дело в организованной силе. Вот сейчас — я не имею собственно права разглашать, что знаю доверительно, но вам скажу. Мы сейчас совещаемся по поводу проезда через Ржев в Петроград одного только батальона. Но зато этот батальон — весь из одних только георгиевских кавалеров! Удивляются, что для усмирения революции целого Петрограда посылался только один батальон. Но, при современном их вооружении, для Петрограда это — громадная сила!
Это и был тот батальон георгиевских кавалеров, с которым так неудачно был направлен из ставки в Петроград генерал Иванов. Как я потом догадался, совещанию уже было известно и о выезде из ставки государя в его незадачливое последнее царское путешествие.
Было решено командировать в банк два десятка солдат.
— Но есть ли у вас для них нары? Ведь солдат надо все-таки устроить!
— Нар, конечно, нет! Но есть особое для солдат помещение. А лес для постройки нар у нас также есть.
Для устройства солдатам нар были на следующее утро присланы плотники из ближайшего полка. Эту охрану я продержал около месяца, пока, как казалось, не наступило спокойствие.
Настал и день юбилея. Собравшиеся на молебствие городские нотабли и власти были немало смущены. Пришли слухи, что государь или отрекся от престола сам, или же его заставили уйти, но это были только слухи, достоверно же никто об этом не знал. Однако уже было известно, что царское правительство пало и что власть перешла к временному правительству.
Перед началом молебствия священник присылает ко мне за указаниями заведующего хозяйственной частью в банке Куницына.
— Кого же мне теперь поминать, при возгласах многолетия?
Никогда духовенство, говорили они, не испытывало еще такого затруднения.
Но не меньше затруднялся и я. Есть ли у нас царь или нет — никто точно не знает. Пропустить возглашение многолетия царю, если он есть, — мало ли чем такое распоряжение для меня может кончиться. А если его нет… Мы же возгласим ему многолетие…
Пошептался я с Миримановым как с высшей военной властью. Ведь, в случае чего, он же нас к законному порядку приводить будет.
Решили мы с ним о государе на всякий случай возгласить, а все остальное правительство — пропустить.
После молебствия приглашаю местную знать в свой обширный служебный кабинет, где был сервирован чай.
— Знаете, — шепчет Мириманов, — неловко как-то выходит… Следовало бы все же провозгласить тост за государя! Празднество-то официальное.
Гммм…
Чтобы как-нибудь смягчить неопределенность, я провозгласил тост одновременно и за нашего государя, и за нашу великую родину. Каждый мог кричать «ура» за того, к кому он тост относил.