Пересидев немного, я высунулся из-за машины… и наткнулся на людей. Один был с автоматом, а второй – ещё и с «мухой», РПГ-18, я по папиным снам помнил, что это такое.
Они тоже собирались спрятаться за этой машиной.
А потом обернулись и заметили меня. Удивились и начали что-то говорить.
Я не понимал ни слова.
Ни словечка.
От странных, незнакомых звуков чужой речи мне стало так страшно, что я вскочил на ноги и бросился бежать, не помня ничего. Даже пули казались уже не такими страшными, как те двое.
Я нёсся с такой скоростью, что казалось – я лечу, и мир за мной не поспевает. Я влетел в какое-то здание мимо людей с автоматами… запнулся о лежащий в проходе камень…
– Мама-а! – взвыл я. Из глаз брызнули слёзы – я не хотел плакать, но они сами градом покатились по щекам.
Болели и щека, и рассаженная ладонь, и снова колено – больно-больно…
– Ой, мама…
– Эй, ты чего? Ты откуда такой взялся? – изумлённо тронул меня за плечо один из людей, мимо которых я только что пробежал.
Протерев глаза, я узнал Гарина – точно такого же, как в папиных снах, и мигом забыл о том, как всё болит. Инженер жив!..
Он ещё жив. А потом он пойдёт к папе, в окно попадёт граната от «мухи»…
– Ты по-русски понимаешь? Ты местный?
– Я… бежал, – еле выдавил я из себя.
Он жив!
– Эй, ну чего ты? Пойдём к Варягу. Заяц к нему, вроде, пошёл что-то выяснить – перевяжет.
Сам Гарин весь в ссадинах, и лоб пересекает огромная царапина, почти рана, но он к Зайцу-санинструктору – не торопится.
А «Варяг» – это папин позывной. Ещё иногда его «князь» зовут, «княже», «князь Игорь», но позывной – именно Варяг. Вот Гарин и сказал: «Пойдём к Варягу».
К Варягу…
То есть сейчас Инженер пойдёт к папе.
И взорвётся граната?!
Нет, ему нельзя!
Я вцепился Гарину в рукав, судорожно пытаясь придумать, как ему объяснить, что идти нельзя…
А потом понял, – а может, и Руслан подсказал неслышно, – что даже если к папе не пойдёт Инженер, выстрел всё равно попадёт в окно.
Только подорвётся на ней папа, а не Гарин. Не во сне – Руслан ведь сказал, что это не сон.
– Ну чего испугался? – не так понял меня Гарин. – Залечим тебе ссадины, потом разберёмся, откуда ты такой взялся.
– Не… не надо, – всхлипнул я. – Не… нельзя. Туда нельзя! Н-никому!
– Почему нельзя? – удивился Инженер.
И взглянул на меня как-то… открыто, полностью, и я понял, что даже если всё ему расскажу, и даже если он поверит – то всё равно он пойдёт к папе. Чтобы вместо него умереть. Просто так, с вот этой открытой улыбкой. Как на праздник.
И что же я тогда должен делать?! Я-то думал, я тут, чтобы Гарина спасти!
Но тогда погибнет папа.
Не приедет домой. И я не встречу его в коридоре, кутаясь в его же халат, и он не поднимет меня одной рукой, и арбуз мы домой вместе не понесём, и ящик яблок соседке, и…
Я словно застыл – не внешне, нет, но не было сил возражать, объяснять и что-то говорить. Я безропотно позволил Гарину отцепить от себя мои пальцы, взять за руку и повести к Зайцу и папе. Я ничего не понимал, ничегошеньки, что мне делать, зачем я тут. Руслан спас папу, потому что умер. А я что? Мне только через четыре месяца, даже больше, одиннадцать лет исполнится. Я не такой сильный, как папа, и не такой смелый, как Руслан.
И что же мне теперь делать? Руслан!
Руслан не слышал – или не знал. Он, понурившись, шагал рядом с нами, но никто его, кроме меня, не видел.
Конечно, он же сам сказал: его здесь нет, он умер в 1999 году…
«Прости, – говорил его взгляд. – Я не знал, что всё так выйдет, Русь. И я не знаю, что делать, я ничего не знаю, я просто мёртвый парень из Грозного».
Господи, а кто же тогда знает?!
Но тут я увидел папу, и оцепенение прошло.
Папа был почти такой же, как дома, только чумазый весь, и руки – обе, он ими автомат держал. Папа стоял в каком-то помещении, а в окно я увидел ту самую машину, от которой прибежал сюда.
Гарин шагнул к двери, но тут во мне что-то оборвалось, словно резинка – и больно хлопнуло внутри, по груди, обжигая страхом узнавания – из папиных снов.
Сейчас!..
Опережая Инженера, я бросился к окну. «Не стреляйте!» – хотел крикнуть я. Неужели по мне выстрелят?!
Наверное, те двое, за машиной, всё же что-то заметили. Сложно ведь перепутать взрослого солдата в камуфляже и меня в жёлтой футболке и рваных бриджах.
…Красное солнце бьёт в глаза, и текут слёзы, и щиплет ссадину на щеке. Солнце садится прямо в обгоревшие развалины – алый круг среди серо-чёрного. Я опускаю глаза и вижу, что на футболке лежат такие же красные, как солнце, блики.
Страшно. Мне – страшно.