Пришлось идти на банкет в обычном темном костюме. Летяга перекочевала в Пейнтонский зоопарк.
На днях жена проронила, что было бы чудесно завести дома детеныша выдры, но я поспешно перевел разговор на другую тему.
Я с величайшим уважением отношусь к животным-родителям. Еще в юности я проверил свои способности в уходе за всевозможными тварями; после того, во время зоологических экспедиций в разные концы света, мне пришлось выкармливать немало детенышей, и должен сказать, что это занятие требует стальных нервов.
Моими первыми приемышами в прямом смысле слова были четыре ежонка. Ежиха — очень добросовестная мамаша. Она загодя устраивает для своих отпрысков детскую комнату: круглое помещение на глубине сантиметров тридцати под землей, выстланное толстым слоем сухих листьев. Здесь рождаются ее слепые и беспомощные крошки. Уже через несколько часов у них появляются совсем мягкие, словно резиновые, белые иглы, которые постепенно твердеют, принимая коричневатый цвет. Когда детеныши подрастут, мамаша выводит их из норы и учит охотиться, причем они идут совсем как детсадовские ребятишки, уцепив друг друга зубами за хвостик. Направляющий крепко держится за материнский хвост — и через сумрачные кустарники тянется диковинная колючая сороконожка.
Ежиха явно без труда справляется с воспитанием своего потомства. А вот когда у меня на руках вдруг очутились четыре слепых ежонка в резиновых колючках, я слегка растерялся. Мы тогда жили в Греции; один крестьянин, работая на своем поле, раскопал выстланную дубовыми листьями нору величиной с футбольный мяч. Первой проблемой было — как кормить младенцев, ведь обычные соски слишком велики для их маленьких ртов. К счастью, у юной дочери одного моего приятеля нашлась кукольная бутылочка, и после долгой торговли хозяйка согласилась с ней расстаться. Мало-помалу ежата привыкли к бутылочке и с явной пользой для себя сосали разбавленное коровье молоко.
Первое время я держал их в картонной коробке. Однако устроенное мной гнездо оказалось совершенно негигиеничным, мне приходилось по десять — двенадцать раз в день менять лиственную подстилку. Неужели мать-ежиха целый день только и делает, что носится с чистыми листьями для смены, спрашивал я себя. И как же она в таком случае находит время, чтобы кормить своих малышей? Мои питомцы готовы были есть во все часы дня и ночи. Только коснись коробки, и четыре остреньких рожицы в обрамлении белых колючек, пронзительно крича, высовываются из-под листьев, и столько же черных носиков лихорадочно вертится во все стороны в поисках бутылочки.
Большинство детенышей отлично знают свою норму, но на ежат, как я смог убедиться, это не распространяется. Словно изголодавшиеся жертвы кораблекрушения, набрасывались они на бутылочку и сосали, сосали, сосали… И впрямь можно подумать, что их несколько недель морили голодом. Дай волю, высосут вдвое больше, чем им полезно. Я явно перекармливал своих ежат: крохотные ножки сгибались под весом тучного тела, и малыши передвигались словно вплавь, волоча по ковру животики. Тем не менее они благополучно развивались. Ножки окрепли, глаза открылись, и ежата отваживались совершать вылазки на целых полтора десятка сантиметров от коробки.
Я очень гордился своими колючими приемышами и предвкушал день, когда смогу выводить их на вечернюю прогулку и потчевать разными вкусностями вроде улиток или лесной земляники. Увы, моей мечте не суждено было сбыться. Вышло так, что я на сутки отлучился из дома. Взять младенцев с собой я не мог, а потому оставил их на попечение сестры. И предупредил ее, что ежата жутко жадные и ни в коем случае нельзя давать им больше одной бутылочки молока в день, сколько бы ни пищали и ни просили.
Мне следовало лучше знать собственную сестру.
Вернувшись на другой день утром, я осведомился, как поживают ежата. Сестра укоризненно посмотрела на меня и объявила, что я, оказывается, морил бедняжек голодом. Борясь со страшным предчувствием, я спросил, сколько же она скармливала им за один раз.
— По четыре бутылочки каждому, — ответила она, — и ты бы только посмотрел, какие милые они стали, какие толстенькие.
Что верно, то верно — ежата потолстели. Их животики раздулись до такой степени, что ножки едва доставали до пола. Ежата уподобились диковинным колючим футбольным мячам, к которым по ошибке присобачили четыре ноги и носик. Как ни пытался я их спасти, все четверо погибли еще до следующего дня от острого энтерита. Разумеется, больше всех сокрушалась сестра, но по тому, как холодно я выслушивал все ее извинения, она должна была понять, что ей больше никогда не будет поручено присматривать за моими приемышами.
Не все животные ухаживают за своими детенышами так заботливо, как ежиха. Некоторые весьма небрежно, я бы сказал, вполне на современный лад относятся к родительским обязанностям. Таковы кенгуру. Их отпрыски являются на свет совсем неподготовленными; по существу это еще зародыши. Судите сами: рост сидящего на корточках рыжего кенгуру — около полутора метров, а длина новорожденного кенгуренка — чуть побольше сантиметра. Этот слепой и голенький живой комочек должен собственными силами добираться по маминому животу до ее сумки. Каково это такому слабенькому, а вы учтите еще, что кенгуренок может работать только передними ножками, ибо задние аккуратно скрещены над его хвостиком. А родительница знай себе сидит и не думает ему помочь, разве смочит языком свою шерсть, наметит, так сказать, дорожку для отпрыска. И вот крохотный недоносок продирается через лес из шерсти, пока удача пополам с расчетом не помогут ему достигнуть сумки, забраться в нее и прильнуть к соску. Восхождение на Эверест ничто перед этим подвигом.
Мне никогда не доводилось выкармливать новорожденного кенгуренка, но я приобрел кое-какой опыт обращения с юным представителем валлаби, которых можно назвать миниатюрными родичами кенгуру. Было это, когда я работал смотрителем в зоопарке «Уипснейд». Валлаби свободно передвигались по территории зоопарка. Случилось однажды, что мальчишки затеяли гоняться за самкой с уже оформившимся детенышем, и от испуга она поступила так, как поступают все члены семейства кенгуру: выбросила своего отпрыска из сумки. Когда я через некоторое время обнаружил его, он лежал и корчился, попискивая, среди высокой травы, делая ртом сосущие движения. Честно говоря, я в жизни не видел менее обаятельного детеныша. Длиной около тридцати сантиметров, слепой, безволосый, с бледно-розовой кожей… Он совершенно не владел своим телом, если не считать энергично взбрыкивающие задние ноги. При падении малыш сильно ушибся, и я боялся, что он не выживет. Тем не менее я отнес бедняжку к себе и после недолгих переговоров с хозяйкой дома поместил его в своей комнате.
Кенгуренок жадно сосал молоко из бутылочки, но главная трудность заключалась в том, чтобы утеплить его. Я кутал кенгуренка в фланелевую пеленку, обкладывал его грелками и все же опасался, что он у меня простудится. Напрашивалось простейшее решение: согревать малыша своим телом — и я сунул его себе за пазуху. Только тут я впервые осознал, каково приходится маме-валлаби. Мало того что малыш без конца обнюхивал меня и норовил пососать, время от времени он наносил мне меткие удары под ложечку своими задними ногами, на которых успели вырасти достаточно острые когти. Через несколько часов у меня было такое чувство, словно сам чемпион мира по боксу облюбовал мою особу для тренировочных схваток. Одно из двух: либо я изобрету что-нибудь другое, либо наживу язву желудка. Попытался передвинуть кенгуренка на спину, но он живо вернулся на прежнее место, судорожно перехватываясь длинными когтями. Спать с ним в одной постели было подлинной пыткой: мало того что кенгуренок затевал борьбу, допускающую любые приемы, — от собственных пинков он то и дело сам летел на пол, и приходилось всякий раз поднимать его. К сожалению, через два дня малыш все же скончался, по-видимому, от внутренних кровоизлияний. Должен сознаться, что его кончина меня не очень сильно опечалила, хоть и обидно было лишиться возможности выкормить столь необычного младенца.