Стало очевидно, что Разбойников надлежит посадить в настоящую клетку, пока они своими выходками не довели до истерики всех остальных моих подопечных. Я смастерил для них замечательную клетку со всеми современными удобствами. В одном конце устроил просторную спальню, в другом — столовую и игровую площадку. Одна дверца позволяла убирать в спальне, другая — класть корм в столовую. Но кормежка оказалась делом весьма хлопотным. Завидев, что я приближаюсь с тарелкой, Разбойники с громким визгом бросались к дверце. Только открою — вся ватага вырывается наружу, выбивает у меня из рук тарелку и валится на землю, предоставляя мне разбираться в месиве из сырого мяса, битых яиц, молока и кусимансе. И мне же сплошь и рядом доставались укусы — не потому, что зверюшки таили зло против меня, а потому, что принимали мои пальцы за нечто съедобное. Что говорить, процесс кормления Разбойников был не только затруднительным, но и болезненным. К тому времени, когда я благополучно привез их в Англию, укусов на моем счету накопилось вдвое больше, чем от любых других животных, каких я когда-либо содержал. Можете представить себе, как облегченно я вздохнул, сдав их в зоопарк.
На другой день я пошел посмотреть, как они осваиваются на новом месте. Разбойники бродили по огромной клетке, явно растерянные и озадаченные обилием непривычных звуков и картин. Бедняжки, сказал я себе, куда подевалась их прыть. Они выглядели такими потерянными и покорными… Мне даже стало жаль, что я разлучился с ними. Просунув палец в дырку проволочной сетки, я поманил бывших своих питомцев. Может, им станет полегче, если пообщаются со знакомым человеком…
Поистине, прежняя наука не пошла мне впрок: в ту же секунду Разбойники дружной ватагой бросились к отраде и вцепились в мой палец, что твои бульдоги. С воплем отдернул я руку и, уходя от клетки и вытирая окровавленный палец, решил, что, пожалуй, не так уж и жаль с ними разлучаться. Конечно, без Разбойников жизнь, быть может, потеряет какие-то яркие краски, зато мучений будет гораздо меньше.
Большинство людей, услышав, что я отлавливаю диких зверей для зоопарков, обычно задают одни и те же вопросы в одной и той же последовательности. Прежде всего их интересует, опасное ли это дело. Отвечаю: нет, не опасное, если не допускать глупых промашек. Затем меня спрашивают, как именно я ловлю животных. Этот вопрос потруднее, потому что есть сотни способов отлова диких зверей, и подчас никакая заранее отработанная методика не годится, приходится импровизировать на ходу. Третий непременный вопрос гласит: вы, наверно, привязываетесь к вашим подопечным и после экспедиции вам должно быть горько с ними расставаться? Отвечаю: конечно, привязываюсь, и зачастую расставание с животным, которое ты содержал восемь месяцев, дается очень тяжело.
Иной раз привязываешься к самым неожиданным животным, к какой-нибудь странной твари, которая в обычных условиях никогда не вызвала бы у тебя симпатии. Одним из таких незабываемых созданий была Вильгельмина.
Вильгельмина представляла отряд фринов, или жгутоногих пауков, и скажи мне кто-нибудь наперед, что наступит день, когда я проникнусь хотя бы малой толикой расположения к жгутоногому, я ни за что не поверил бы в такой прогноз. Жгутоногий паук менее какой-либо иной твари, населяющей нашу землю, заслуживает эпитета «привлекательный». Тому, кто (вроде меня) не поклонник пауков, фрин вполне может показаться ожившим кошмаром. Представьте себе паука величиной с грецкий орех, который побывал под паровым катком, и к получившейся лепешке приделано несметное множество длинных, тонких, изогнутых ног, так что общая площадь, занимаемая этим созданием, примерно равна суповой тарелке. В довершение всего спереди у фрнна (если тут вообще можно говорить о каком-либо переде) торчат напоминающие бич, тонкие и чудовищно длинные (у крупных особей — до тридцати сантиметров) ногощупальца. Фрин передвигается вверх, вниз и в стороны с одинаковой легкостью и с поразительной быстротой; его отвратительное тело протискивается в такие щели, куда и папиросную бумагу вряд ли просунешь.
Таковы жгутоногие пауки, и всякому, кто относится к паукам без симпатии, фрин может показаться олицетворением сатаны. К счастью, фрины совершенно безобидны, разве что у вас слабое сердце.
Впервые я познакомился с родичами Вильгельмины во время одной из моих экспедиций в дождевые леса Западной Африки. По ряду причин охота в этих лесах всегда сопряжена с трудностями. Начнем с того, что деревья здесь огромны, некоторые достигают пятидесяти метров в высоту, а толщиной равны заводской трубе. Густая пышная крона заплетена вьющимися растениями; ветви украшены паразитными растениями и напоминают висячие сады. Когда такая крона начинается в двадцати пяти — тридцати метрах над землей, чтобы добраться до нее, надо лезть по гладкому как доска стволу, и первые двадцать с лишним метров не найдется ни одного сука вам в помощь. А ведь зеленый верхний ярус леса — самый густонаселенный: на макушках деревьев в относительной безопасности обитает множество животных, которые никогда или почти никогда не спускаются на землю. Ставить ловушки среди лесного полога — дело сложное и трудоемкое. Порой полдня уходит лишь на то, чтобы придумать способ добраться до кроны и примостить ловушку. И только вы благополучно спустились на землю, как ловушка с веселым звоном шлепается рядом с вами — начинай всю волынку сначала. А потому, хотя установка ловушек в древесных кронах относится к числу неизбежных неприятных процедур, вы постоянно стараетесь измыслить какой-нибудь более легкий способ добыть нужных вам тварей. Один из самых успешных и увлекательных, на мой взгляд, приемов — окуривание лесных великанов.
Некоторые деревья, на вид совсем здоровые и крепкие, на самом деле оказываются полыми наполовину, а то и на всю свою длину. Вот за ними-то я и охочусь, но высмотреть их не так-то просто. Хорошо, если за целый день поисков попадется полдюжины; еще лучше, если хотя бы одно из них оправдает ваши усилия, когда вы его обкурите.
Окуривание дуплистого дерева — это целое искусство. Сперва, если необходимо, надо расширить отверстие в основании ствола и сложить перед ним сухие прутики для костра. После этого два африканца лезут наверх, чтобы закрыть сетями все дыры и щели в верхней части ствола и перехватывать спасающихся от дыма животных. Завершив эти приготовления, вы разводите костер. Как только пламя начинает с треском пожирать прутики, кладете сверху охапку зеленых листьев. Тотчас пламя пропадает, вместо него над костром поднимается клуб густого едкого дыма. Полая внутренность дерева играет роль огромного дымохода, засасывающего весь дым.
Пока не разведен костер, вы даже не подозреваете, сколько в дуплистом стволе всевозможных щелей и дыр. На глазах у вас тоненькая струйка дыма словно по волшебству начинает виться над невидимой щелочкой метрах в шести над землей. Проходит несколько секунд, и в трех метрах выше извергают клубочки дыма еще какие-то крохотные подобия пушечных жерл. Наблюдая за появляющимися вдоль ствола дымовыми струйками, вы можете следить, как идет окуривание. Если вам попалось удачное дерево, следить придется лишь до половины высоты ствола, после чего животные дружно покидают свои убежища, и вам уже не до наблюдений.
Дуплистое дерево с живыми обитателями можно сравнить с многоэтажным домом. Первый этаж занят, допустим, огромными, с яблоко величиной, улитками-ахатинами, и они покидают свою обитель с предельной скоростью, на какую только способна улитка в минуты тревоги. Примеру ахатин следуют другие животные, предпочитающие жить поближе к земле или попросту не умеющие лазить, например крупные лесные жабы с раскрашенной под цвет сухого листа спиной и с изумительно красивой темно-красной полосой на боках. Жабы выходят вразвалку из недр ствола с удивительно потешным негодующим выражением на морде, а очутившись на воздухе, припадают к земле и озираются с растерянным и жалким видом.