Я привязал Салли к дереву и подошел к проходу под аркой, который вел во внутренний двор. Тут висела ржавая цепь, и, дернув за нее, я услышал, как где-то в недрах дома слабо звякнул колокольчик. Некоторое время я терпеливо выжидал и уже готов был снова позвонить, но тут массивные деревянные двери открылись. Моим глазам предстал человек, озиравший меня совсем как законченный бандит. Он был высок ростом и дюж, с большим торчащим ястребиным носом, раскидистыми пышными белыми усами и гривой вьющихся седых волос. На нем был красный тарбуш, свободная белая куртка, красиво расшитая алой и золотой канителью, мешковатые плиссированные черные штаны, а на ногах чаруки с загнутыми вверх носами, украшенные огромными красными и белыми помпонами. По его смуглому лицу пошли морщины, собравшиеся в ухмылку, и я увидел перед собой полный рот золотых зубов. Прямо как на монетном дворе, подумалось мне.
— Кирие Даррелл? — спросил он. — Добро пожаловать.
Я прошел за ним в дом через внутренний дворик, полный магнолий и заброшенных зимних клумб. Он направился вниз по длинному коридору, выложенному красным и синим кафелем, распахнул какую-то дверь и ввел меня в просторную мрачную комнату, от пола до потолка заставленную книжными полками. В одном ее конце располагался большой камин, в котором плясали, шипели и потрескивали языки пламени. Над камином висело огромное зеркало в золотой раме, почти почерневшее от времени. На длинной кушетке у огня, почти совсем затерявшись в цветастых шалях и подушках, сидела графиня.
Она была нисколько не похожа на то, что я ожидал увидеть. Я воображал ее себе высокой, сухопарой, довольно-таки грозной женщиной, но когда она вскочила на ноги и танцующей походкой прошла через комнату ко мне, я увидел перед собой крошечную, очень толстую женщину с ямочками на розовых щеках — ни дать ни взять розовый бутон. Ее медового цвета волосы были высоко взбиты в стиле «помпадур», а глаза под изогнутыми как бы в удивлении бровями были ярко-зеленые, как незрелые оливки. Она схватила мою руку теплыми пухлыми маленькими ручками и прижала ее к своей пространной груди.
— Как мило, о, как мило, что вы приехали! — воскликнула она мелодичным голосом маленькой девочки, источая в равных количествах ошеломляющий запах пармских фиалок и бренди. — Как мило, о, как мило! Можно я буду звать вас Джерри? Разумеется, можно. Мои друзья зовут меня Матильда… Разумеется, это не мое настоящее имя. Мое настоящее имя Стефани Зиния… такое неуклюжее, как у патентованного лекарства. Мне больше нравится Матильда, а вам?
Я осторожно заметил, что, на мой взгляд, Матильда очень красивое имя.
— Да, утешительное старомодное имя. Имена так важны, как по-вашему? А вот он, — сказала она, поводя рукой в сторону человека, который ввел меня, — он зовет себя Деметриос. Я же зову его Мустафа.
Она взглянула на Мустафу и подалась вперед, едва не удушив меня запахом бренди и пармских фиалок, и вдруг прошипела по-гречески:
— Он незаконнорожденный турок.
Лицо Мустафы налилось краской, а усы встопорщились, придавая ему еще более бандитский вид.
— Я не турок, — огрызнулся он. — Вы врете.
— Ты турок, и тебя зовут Мустафа, — отозвалась графиня.
— Меня не… Я не… Меня не… Я не… — бессвязно лепетал слуга вне себя от ярости. — Вы врете.
— Не вру.
— Врете.
— Не вру.
— Врете.
— Не вру.
— Вы старая чертова врушка.
— Старая! — взвилась она, и ее лицо покраснело. — Как ты смеешь называть меня старой!.. Ты… ты турок.
— Вы старая и жирная, — холодно отозвался Деметриос-Мустафа.
— Ну, это уж слишком! — пронзительно вскрикнула она. — Старая… жирная… Это уже слишком. Ты уволен. Предупреждаю тебя за месяц. Нет, уходи сейчас же, сын незаконнорожденного турка.
Деметриос-Мустафа выпрямился с царственным видом.
— Очень хорошо, — сказал он, — желаете ли вы, чтобы я подал завтрак и напитки, прежде чем уйти?
— Разумеется, — ответила графиня.
Он молча пересек комнату и извлек бутылку шампанского из ведерка со льдом позади кушетки, открыл ее и налил равные порции бренди и шампанского в три больших бокала. Подал нам по бокалу, а третий поднял сам.