Я спросил, можно ли мне, не рискуя жизнью, подойти поближе, ибо, хотя медведь и был в кожаном наморднике, он не был привязан.
— Да подходи, — ответил цыган. — Павло не причинит тебе вреда, только оставь собаку.
Я повернулся к Роджеру и увидел, что, как он ни храбрится, вид медведя ему не нравится и он остается при мне лишь из чувства долга. Я велел ему отправляться домой, и он, бросив на меня благодарный взгляд, затрусил вверх по косогору с таким видом, будто знать ничего не знает. Вопреки уверениям цыгана, что Павло не причинит мне никакого вреда, я приближался к нему с опаской, ибо, хотя медведь был еще совсем молодой, встав на дыбы, он превзошел бы меня примерно на фут ростом и на широких шерстистых лапах у него виднелся устрашающий и очень действенный набор блестящих когтей. Он сидел и помаргивал крохотными блестящими карими глазками, легонько дыша, — ни дать ни взять большая груда одушевленных, растрепанных морских водорослей. Для меня он был самым желанным животным, какое я когда-либо видел, и я обошел его вокруг, обозревая его достоинства с самых различных точек зрения.
Сгорая от нетерпения, я засыпал цыгана вопросами. Сколько лет медведю? Как он попал к нему? Что он с ним делает?
— Он танцует и этим зарабатывает на пропитание себе и мне, — отвечал цыган, явно забавляясь моим восторгом. — Вот посмотри.
Он взял в руку палку с маленьким крючком на конце и продел крючок в кольцо, вделанное в кожаный намордник на пасти медведя.
— Ну-ка, станцуй с папой.
Одним быстрым движением медведь поднялся на задние лапы. Цыган щелкнул пальцами и начал насвистывать жалобную мелодию, шаркая в такт ногами, и медведь последовал его примеру. Они танцевали вдвоем медленный, величавый менуэт среди ярко-синего чертополоха и высохших стеблей златоцветника. Я мог бы глядеть на них бесконечно. Когда цыган довел напев до конца, медведь по привычке опустился на четвереньки и чихнул.
— Браво! — негромко сказал цыган. — Браво!
Вне себя от восторга я захлопал в ладоши. Никогда еще я не видел ни такого прекрасного танца, серьезно сказал я, ни такого искусного исполнителя, как Павло. Можно мне погладить его?
— Можешь делать с ним что угодно, — посмеиваясь, сказал цыган и отцепил палку от намордника. — Он дурачок. Он даже не тронет разбойника, который позарится на его еду.
В доказательство своих слов цыган стал скрести медведя по спине, и тот, высоко задрав голову, издал от удовольствия ряд хриплых, гортанных, бормочущих звуков, постепенно сник на землю в экстазе и в конце концов распластался на ней — ну прямо, подумалось мне, как коврик из медвежьей шкуры.
— Он любит, когда его щекочут, — сказал цыган. — Подойди и пощекочи его.
Последующие полчаса были для меня истинным наслаждением. Я щекотал медведя, а он мурлыкал от удовольствия. Я осмотрел его большущие когти, его уши, его крошечные блестящие глазки, а он лежал на земле и терпел от меня все, как будто спал. Затем я прильнул к его теплому огромному телу и заговорил с его хозяином. В моем уме созревал план. Медведь, решил я, должен принадлежать мне. Собаки и все прочие жившие в доме животные скоро привыкнут к нему, и мы вдвоем будем кружиться в вальсе на склонах холмов. Я льстил себя надеждой, что мои родные страшно обрадуются приобретению такого разумного животного, но, прежде чем торговаться, надо было привести хозяина медведя в соответствующее настроение. Торговаться с крестьянами было занятием шумным, затяжным и трудным. Но этот человек был цыганом, а уж с ними-то договориться можно. Он показался мне не столь молчаливым и сдержанным, как все другие цыгане, с которыми я имел дело, и я истолковал это как добрый знак. Я спросил его, откуда он приехал.