— Издалека, издалека, — ответил он, накрывая свои пожитки ветхим брезентом и вытряхивая несколько потрепанных одеял, очевидно служивших ему постелью. — Высадились в Лефкими прошлой ночью и с тех пор все идем и идем, Павло, Голова и я. Видишь ли, Павло не пускают в автобусы, люди боятся его. Вот мы и провели прошлую ночь без сна, ну а теперь переночуем здесь и завтра будем в городе.
Заинтригованный, я спросил, как понимать его слова «Павло, Голова и я».
— Моя Голова, конечно, — ответил он. — Моя маленькая Говорящая Голова.
И он взял в руки палку с крючком и, ухмыляясь, стукнул ею по груде вещей под брезентом.
Я раскопал в кармане шортов остатки разломанной плитки шоколада и занялся скармливанием их медведю. Тот принимал каждый кусочек, издавая громкие стоны и пуская слюни от удовольствия. Я сказал цыгану, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он присел передо мной на корточки и закурил сигарету, глядя на меня темными глазами, неприязненными, как у ящерицы.
— У меня есть Голова, — сказал он, указывая большим пальцем на груду своих пожитков, — живая Голова. Она разговаривает и отвечает на вопросы. Это, несомненно, самая замечательная вещь на свете.
Я был озадачен. Хочет ли он сказать, спросил я, что у его головы нет туловища?
— Ну, разумеется. Просто Голова. — И он сложил перед собой руки ковшиком, словно держал в них кокосовый орех. — Она сидит на маленькой палочке и разговаривает с вами. Ничего подобного свет еще не видал.
Но каким образом, осведомился я, голова без тела может жить?
— Волшебство, — торжественно изрек цыган. — Волшебство, которое передалось мне по наследству от моего прапрадеда.
Я был уверен, что он разыгрывает меня, но, какой бы интригующей ни была дискуссия на тему о говорящих головах, мы уклонились от моей главной цели — приобретения права собственности на Павло. С хриплыми вздохами удовлетворения медведь засасывал через намордник последний кусочек шоколада. Я внимательно оглядел цыгана; он сидел на корточках с мечтательным выражением в глазах, голова его была окутана облаком дыма. Я решил, что лучше всего подойти к нему, руководствуясь пословицей «Смелость города берет», и спросил напрямую, как он относится к тому, чтобы продать медведя и за какую цену.
— Продать Павло? — переспросил он. — Ни за что! Он мне все равно что сын родной.
Конечно, сказал я, если он попадет в хороший дом. В такое место, где его будут любить и танцевать с ним, разумеется, при таких условиях для него, хозяина, будет заманчиво продать медведя. Цыган задумчиво глядел на меня, попыхивая сигаретой.
— Двадцать миллионов драхм? — сказал он и засмеялся, заметив выражение ужаса в моих глазах. — Люди, у которых есть земля, должны иметь ослов, чтобы обрабатывать ее, — сказал он. — Они не так легко расстаются с ними. Павло мой осел. Он танцами зарабатывает на жизнь и себе и мне, и, пока он не станет слишком стар, чтобы танцевать, я не расстанусь с ним.
Я был глубоко разочарован, но видел, что он не уступит. Я поднялся с широкой, теплой, слегка храпящей спины Павло, на которой лежал, и отряхнул с себя пыль. Ну что ж, сказал я, ничего не поделаешь. Я понимаю его желание держать при себе медведя, но если он передумает, пусть свяжется со мной, ладно? Он серьезно кивнул. И если он будет давать представление в городе, пусть даст мне знать где, чтобы я мог присутствовать, ладно?
— Ну конечно, — сказал он. — Но я думаю, люди скажут тебе, где я нахожусь, потому что моя Голова — вещь единственная в своем роде.
Я кивнул и пожал ему руку. Павло встал на лапы, и я похлопал его по голове.
Добравшись до верхнего конца долины, я оглянулся. Они стояли бок о бок. Цыган махнул рукой, Павло, раскачиваясь на задних лапах, высоко задрал морду, поводя носом в мою сторону. Мне хотелось думать, что так он прощался со мной.
Я медленно побрел домой, размышляя о цыгане, его Говорящей Голове и чудесном Павло. Представится ли мне возможность, спрашивал я себя, раздобыть где-нибудь медвежонка и вскормить его? Что, если дать объявление в газете в Афинах? Быть может, это принесет результат?
Все домашние сидели в гостиной и пили чай, и я решил поделиться с ними тем, что меня волновало. Однако не успел я войти в комнату, как безмятежная сцена чаепития удивительным образом преобразилась. Марго издала пронзительный крик, Ларри уронил чашку с чаем себе на колени, вскочил и укрылся за столом, Лесли схватил в руки стул, а мама, раскрыв рот, с ужасом воззрилась на меня. Никогда еще мое появление не вызывало такую недвусмысленную реакцию у моих родных.