— Клянусь Богом! — в восхищении сказал Кралевский. — Вот это да!
Больше всего меня поразило то, что голова была живая. Это была голова маленького цыганского мальчика, довольно грубо загримированная черным салом под негритенка. Она пристально смотрела на нас и моргала глазами.
— Ты готова отвечать на вопросы? — спросил цыган, с явным удовлетворением глядя на зачарованного Кралевского. Голова облизнула губы и сказала:
— Да, я готова.
— Сколько тебе лет? — спросил цыган.
— За тысячу, — ответила Голова.
— Откуда ты родом?
— Я родом из Африки, меня зовут Нго.
Цыган продолжал монотонно задавать вопросы, и Голова отвечала на них, но меня интересовало не это, а то, как делается трюк. Когда цыган впервые упомянул о Голове, я решил, что она либо вырезана из дерева, либо вылеплена из гипса и говорит за нее чревовещатель, но тут передо мной была живая голова, водруженная на маленький деревянный пьедестал окружностью всего со свечу. Я не сомневался, что Голова живая, ибо ее глаза блуждали из стороны в сторону, когда она машинально отвечала на вопросы, а один раз, когда Павло поднялся и встряхнулся, на ее лице отразился страх.
— Вот видите, — гордо сказал цыган, покончив с вопросами. — Что я вам говорил? Это самая замечательная вещь на свете.
Я спросил, можно ли мне ознакомиться с его устройством поближе. Мне вдруг вспомнилось, что Теодор рассказывал о подобного рода иллюзии, достигаемой с помощью зеркал. И хотя я не видел места, где было бы возможно спрятать тело, принадлежащее голове, меня так и подмывало осмотреть стол и ящик.
— Ну конечно, — к моему удивлению, ответил цыган. — Вот, возьми палку. Прошу только об одном: не трогай саму Голову.
Я осторожно, с помощью палки прощупал пространство вокруг пьедестала, пытаясь обнаружить спрятанные зеркала или проволоку, и Голова наблюдала за мной, в ее черных глазах светилась легкая насмешка. Бока ящика несомненно были сделаны только из ткани, а дном служила поверхность стола, на котором он стоял. Я обошел ящик вокруг, но ничего не обнаружил. Я даже залез под стол, но и там ничего не было, и уж во всяком случае места, где можно было бы спрягать тело. Я был совершенно озадачен.
— Ага, — торжествующе сказал цыган. — Ты не ожидал ничего подобного, не так ли? Ты думал, у меня там спрятан мальчишка, не так ли?
Я покорно согласился с ним и попросил рассказать, как это все устроено.
— О нет. Этого я не могу сказать, — ответил цыган. — Это волшебство. Если я скажу, Голова исчезнет в клубе дыма.
Я еще раз осмотрел ящик и стол, но, даже поднеся свечу поближе к предмету своих исследований, не мог разгадать, как это все делается.
— Ладно, — сказал цыган. — Хватит с нас Головы. Поди-ка потанцуй с Павло.
Он продел крюк в кольцо на наморднике медведя, и Павло встал на задние лапы. Цыган вручил мне палку, затем достал маленькую деревянную флейту и заиграл, и мы с Павло торжественно прошествовали в танце.
— Превосходно, ей-Богу, превосходно! — воскликнул Кралевский, восторженно хлопая в ладоши.
Я спросил, не желает ли он потанцевать с Павло, ведь у него такой богатый цирковой опыт.
— Как тебе сказать, — ответил Кралевский. — Вряд ли это разумно. Видишь ли, это животное меня не знает.
— О, он будет вести себя спокойно, — сказал цыган. — Он со всеми ведет себя как ручной.
— Ну что ж, — нехотя сказал Кралевский. — Если вы так уверены. Если вы настаиваете.
Он осторожно взял у меня палку с крючком и стал перед Павло с чрезвычайно опасливым выражением на лице.
— А теперь, — сказал цыган, — танцуйте.
И он заиграл на флейте веселую мелодичную песенку.
Я стоял зачарованный этим зрелищем. В желтом мигающем свете свечей маленькая сгорбленная фигурка Кралевского и косматая громада медведя отбрасывали тени на стену, кружились и кружились в пируэтах, а Голова, посмеиваясь, наблюдала за ними со своего пьедестала.
Глава одиннадцатая
Сердитые бочки
В конце лета пришла пора убирать виноград. В течение всего года виноградники воспринимаются лишь как часть пейзажа, и только с наступлением поры уборки винограда вспоминается последовательность событий, приведших к ней: виноградники зимой, когда лозы кажутся мертвыми, словно прибитые к берегу хворостины, рядами воткнутые в землю; весенний день, когда впервые замечаешь зеленое сияние на каждой лозе, одевшейся в нежные, как бы отделанные рюшем листочки. Но вот листья становятся большими и висят на лозах, как зеленые руки, греющиеся на солнце. Затем появляются виноградины — крошечные узелки на ветвистом стебле; постепенно они растут и набухают на солнечном свету, пока не принимают вид яшмовых яиц какого-то диковинного морского чудовища. Вслед за этим наступает пора опрыскивания. Известь и медный купорос доставляют на виноградники в больших бочках, установленных на маленьких деревянных тележках, запряженных многотерпеливыми ослами. Опрыскиватели являются в специальных костюмах, в которых они выглядят настоящими инопланетянами: защитные очки и маски, на спине большая канистра, от нее отходит гибкий, как слоновый хобот, резиновый шланг, по которому течет распрыскиваемая жидкость синее неба и моря. Кажется, будто в ней сконцентрировалась синева всего синего в мире. Канистры наполняются, и опрыскиватели движутся по отделанным рюшем виноградникам, покрывая каждый листочек, окутывая каждую гроздь зеленого винограда нежной паутиной ярко-синего цвета. Под этим защитным синим покрывалом гроздья набухают и созревают, и наконец в самые жаркие дни лета они готовы к тому, чтобы их собрали и избавили от обременяющего их сока.