По вечерам она возвращалась в «Риц», сбрасывала одежду и залезала в горячую ванну. Устало осматривая белый мрамор с кранами и сливами в виде золоченых лебединых шей, проводя взглядом по кипе махровых полотенец персикового цвета, Билли признавалась себе, что если бы она вела себя разумно и сразу наняла какого-нибудь известного дизайнера, вроде Анри Самюэля, Франсуа Катру или Жака Гранжа, то ему сейчас пришлось бы взять на себя часть ее забот. Он поставил бы кого-нибудь следить за ремонтом, еженедельно лично бывал бы на стройке, а к ней обращался бы только в случае необходимости. И она смогла бы отправиться на лыжный курорт, или к морю, или в Англию — присмотреть себе загородный дом, — или заняться покупкой скаковых лошадей… впрочем, нет, если быть честной перед самой собой, больше всего ей хотелось сейчас оставаться в Париже.
Одеваясь к ужину, Билли взглянула на себя в зеркало и расхохоталась — такой у нее был сияющий вид. Она выглядела как счастливая молодая мать. Ей еще не хотелось отдавать дом в руки дизайнера, ей не хотелось делить его ни с кем, ей не нужны были советы, даже самые дельные, ей не нужна была помощь, даже самая необходимая. Это был ее собственный дом, и она с радостью тратила все силы на то, чтобы возродить его к жизни. Она ехала в Париж вовсе не затем, чтобы следить за ремонтом заброшенного дома на левом берегу Сены. Когда она говорила с Джессикой, то называла совсем иные причины. До того как она нашла этот дом, у нее и в мыслях ничего подобного не было, но сейчас она знала, что, даже если захочет отказаться от постоянного наблюдения за его перестройкой, у нее ничего не выйдет. Она попалась.
10
Парижская жизнь бурлила вокруг Билли, выманивала ее из уютного гнездышка в «Рице», где можно было получить все мыслимые удобства, просто нажав на кнопку звонка, заставляла разъезжать туда-сюда в неприметном черном «Ситроене», незаменимом в Париже, — за рулем его сидел шофер Робер, так умело маневрировавший по парижским улицам, словно его движениями управлял радар.
Приглашения стали приходить, едва она успела распаковать чемоданы. О ее приезде было известно заранее только потому, что она забронировала апартаменты Виндзоров, но каким-то образом это попало еще и в популярную англоязычную газету Мегги Нолан. Покупка ею одного из последних старинных особняков, до сих пор остававшегося в частном владении, удостоилась заметки в «Интернешнл геральд трибюн». Билли подозревала, что парижские сплетни шли от Дениз Мартен и кого-то из администрации отеля.
Первые приглашения пришли от крупных бизнесменов и светских знаменитостей, которым Эллис представила ее во время предыдущих посещений Парижа, а также от американского посла. После каждого приема число гостеприимных знакомых росло, и скоро вся каминная полка была заставлена «фанерками» — это выражение Билли услышала от одной англичанки, которая так называла пригласительные открытки. Ее часто приглашали на ленч — в это время строители все равно устраивали перерыв. Сидя за импровизированным столом в ее будущей кухне, они основательно подкреплялись, запивая еду изрядным количеством красного вина.
Французский вариант дамского ленча представлял собой собрание восьми-десяти приятельниц, которые сходились, чтобы посплетничать о новых лицах. Придерживаясь своего решения посещать все престижные сборища, Билли принимала приглашения отовсюду, не соглашаясь лишь проводить выходные в загородных домах под Парижем. Бывая на двух-трех ленчах и четырех ужинах или балах в неделю, выходные Билли предпочитала приберегать для себя.
У нее появились десятки новых престижных знакомых. Потомки самых знаменитых фамилий, некоторые из которых, правда, старательно избегали общаться с Корой Мидлтон де Лионкур, от всего сердца приветствовали появление Билли Айкхорн. Ее известность подогревала их интерес; знаменитые иностранцы еще задолго до Бенджамина Франклина пользовались у парижан популярностью; ее деньги их завораживали, ведь людей, более меркантильных, чем французские аристократы, во всем мире трудно отыскать. Красота Билли и ее безупречный французский тотчас сделали ее лучшей новинкой сезона.
Одна или две действительно умные и блестящие женщины, которых она встретила, могли бы стать ей больше чем приятельницами, но ее светская жизнь была столь бурной, что времени на дружбу не оставалось. Кроме того, она была слишком поглощена своим домом, на котором просто помешалась, а близкие отношения требуют сил. Теперь ей не хватало самой малости, чтобы жизнь ее превратилась в триумф, о котором она говорила Джессике, — достаточно времени для совершения покупок и престижного мужчины для постели. Секс и покупки… где она слышала это захватывающее словосочетание? В какой-то песенке? Или в книжке прочитала?
Секс? Может, она слишком многого хочет? Мужчины, которых она встречала в Париже, разочаровали ее. Все они были либо женаты и верны своим женам, либо женаты и имели любовниц, либо женаты и искали мимолетной связи. Еще ей попадались холостяки, рассчитывающие найти богатую невесту, и профессиональные «свободные» мужчины. Для женщины тридцати семи лет шансы подыскать подходящий вариант были здесь столь же малы, как и в Лос-Анджелесе или Нью-Йорке. Ничего, думала иногда Билли, отрываясь от строительных лесов и груды новых труб. на улице Вано, чтобы успеть на примерку у Сен-Лорана или Живанши, ничего, воздух Парижа тянет на покупки, а коли есть покупки, то скоро появится и секс.
В выходные, которые Билли оставляла для себя, она отдавалась новому увлечению, непосредственно связанному с будущей жизнью в новом доме. Без похода на Блошиный рынок суббота и воскресенье казались ей прожитыми зря. На Блошином рынке у Порт-де-Клиньянкур она могла найти те милые и приятные мелочи, которых не подобрал бы ей никакой декоратор.
Опыт научил Билли, как следует одеваться, отправляясь на рынки Бирон, Вернезон, Серпет — те самые районы Блошиного рынка, где можно было найти маленькие сокровища. Она надевала заляпанные краской джинсы, в которых обычно ходила в доме, где шел ремонт, натягивала грубый серый свитер, купленный из-за своего откровенно дешевого вида, и закутывалась в потрепанный бежевый плащ. Никакой косметики, на голову — блеклый бордовый платок, на ноги — старые теннисные туфли, в руку — пластиковый пакет фирмы «Монопри», чтобы было в чем нести покупки. Во внутренний карман плаща она клала гигиеническую помаду и пачку денег, а сумочку оставляла в «Рице».
Вид самый непрезентабельный, думала Билли, с удовольствием рассматривая свое отражение в зеркалах «Рица», покидая его по утрам в выходные дни. Портье, югослав-охранник, оберегавший отель от любопытствующей публики и не позволявший посторонним проникать внутрь, швейцары и рассыльные, которые могли достать такси хоть из-под земли — даже если у входа не было ни единой машины, давно привыкли к такому маскараду своих постояльцев, отправляющихся на Блошиный рынок.
А маскарад был просто необходим, иначе невозможно было ничего купить по сходной цене. Билли, часто позволявшая себе безрассудные траты, что давало ей ощущение всемогущества, вдруг обнаружила, что жизнь во Франции позволила ей по-новому взглянуть на деньги и приобретения. Она была очарована Блошиным рынком, потому что там можно было тратить деньги с осторожностью бедняка, с неохотой скряги, мелкие суммы мелкими купюрами — с чувством вины за то, что расстаешься с реальными деньгами, которые, как ей удавалось верить до самого последнего момента торговли, она не может позволить себе потратить. В этом было сладостное ощущение греха — ощущение, которое она испытывала только в юности. Выписывая чек, она черпала из бездонного источника, поэтому это были как бы не настоящие деньги. Реальность денег она чувствовала, лишь расплачиваясь наличными, когда каждую купюру разглядывали, щупали, и это было заключительным этапом долгих переговоров, обязательно включавших в себя длительную торговлю.
Она была не настолько глупа, чтобы считать, будто платит за вещь ее реальную цену, однако она настолько не походила на богачку, что могла торговаться до самой низкой цены, за которую продавец мог уступить товар без убытка для себя, и уходила с ощущением, что оба остались довольны друг другом — сделка прошла по всем правилам, и она вела себя как настоящая француженка.