Выбрать главу

Итак, 16 апреля. Ровно в восемь утра у подъезда просигналила блестящая своей новизной «Тоета». Синее небо, чистое, яркое солнце, черная полировка машины, белые перчатки шофера… «Чертовски роскошное начало, — промелькнула крамольная мысль. — Неужели так будет дальше?» Начало обнадеживает, внушает радостный оптимизм, создает радужное и безмятежное настроение. Видимо, такие же чувства обуревают поджидающего меня на вокзале Ли Мао. В его приветливой улыбке словно отражаются хорошее расположение духа, восторг от прекрасной погоды, предвкушение интересной и богатой событиями поездки.

Приступая к рассказу о втором путешествии по Юго-Западному Китаю, я не могу не начать его с человека, сыгравшего в нем исключительно большую роль. Ли Мао (рис. 47) не был только администратором, по долгу службы сопровождавшим меня в этой сугубо деловой командировке и со всей присущей ему энергией и ответственностью решавшим нелегкие проблемы организации билетов, жилья, питания, встреч и консультаций. Он был переводчиком, секретарем, референтом, собеседником, советчиком, освобождал меня от массы черновой, подготовительной работы, метался в треугольнике противоречий, пытаясь примирить интересы фуданьской администрации с моими, порой неожиданными и рискованными предложениями и действиями принимающих организаций, которые редко, нужно сказать, обходились без сюрпризов. Ему было очень нелегко, но он всегда оставался на высоте, искренне страдая от неудач, срывов, неожиданно возникающих на нашем пути бюрократических барьеров, и делал все, что в его силах, чтобы путешествие было плодотворным, программа пунктуально выполнена, а цели достигнуты. Я искренне благодарен ему за ту неоценимую помощь, которую получал все три недели нашего совместного путешествия.

А пока он стоял, подтянутый, в облачении бывалого туриста, с внушительным рюкзаком за спиной, и за поблескивающими стеклами очков светились улыбкой глаза еще молодого, но уже многое повидавшего и знающего жизнь человека.

Третий вагон, второе место, средняя и верхняя полки «обычного скорого» Шанхай — Чунцин. Соседи — пожилые китайцы. Спокойные, неназойливые и, самое главное, почти некурящие: это ныне в Китае большая редкость. На обосновавшегося в их купе иностранца реагируют вяло. То ли по натуре не слишком любопытны, то ли им рекомендовано не задавать лишних вопросов, но я от избытка внимания не страдаю. Даже немного непривычно.

Весь день едем по пров. Чжэцзян. До самого горизонта зеленеют изрезанные межами поля, желтыми волнами колышется под ветром цветущий рапс. Поезд делает множество остановок, которые, однако, не кажутся еще утомительными. На каждой станции шумная толпа пассажиров выплескивается на перрон, устремляется к киоскам и лоткам, дышит, бурлит, волнуется, обрастает пакетами фруктов, печенья, яиц, треугольниками знаменитых цзянсийских цзунцзы — упакованных в тростниковые листья пирамидок сладкого риса с салом и различными приправами — и, наконец, удовлетворенная, растекается по вагонам, тут же шумно, с вдохновением оприходуя аппетитную снедь.

Мы обедаем в полупустом вагоне-ресторане, за чистыми белыми скатертями. Меню обговорено заранее, здесь постарался Ли Мао. Основной поток обедающих, в массе своей удовлетворяющихся одним-двумя незатейливыми и недорогими блюдами, уже схлынул. За соседними столиками, заставленными дымящимися тарелками, восседают в основном важные, облаченные в синие форменки китайцы, всем своим видом демонстрирующие принадлежность к клану ганьбу — чиновников. Поданная нам говядина своей остротой не оставляет никаких сомнений в том, что бригада поезда сформирована в Сычуани. Только тамошняя кухня считает лук и перец главными исхолными материалами для кулинарного творчества.

Утро следующего дня не столь восхитительно, как накануне. Небо затянуто тучами, и ландшафт уже не ласкает взора приятными зеленовато-желтыми тонами, а притягивает к себе суровой прозой нелегкого крестьянского труда. Мы уже в Хунани — одной из зерновых житниц Китая. Повсеместно идет пахота. Понуро бредут по вязкой, раскисшей земле, волоча за собой примитивную соху, волы. Равномерно взлетают над головами крестьян, чьи фигурки отчетливо синеют на грязно-коричневом фоне распухших от дождя полей, тяжелые мотыги. Ночью к составу прицепили паровоз, и теперь он обволакивает вагоны и цепляющиеся за насыпь редкие деревья густыми клубами дыма.

Некоторое время почти параллельно нам движется по дороге группа велосипедистов под развевающимся красным стягом. За дальностью расстояния невозможно разглядеть подробнее этот, мне кажется, интересный сюжет современной жизни страны.

За зацепившимся за берег неширокой реки Цзышуй городком Синьхуа начинается полоса гор. Вздымающиеся перед нами хребты заставляют дорогу круто забрать на север, а затем не менее резко повернуть на юго-запад. Все чаще состав, словно длинная гусеница, вползает в темные провалы туннелей и вырывается оттуда окутанный клубами дыма, посвистывая и отфыркиваясь.

Гористый район на стыке Хунани и Гуйчжоу издавна славился сложными природными условиями, суровыми нравами, гордыми, непокорными племенами «инородцев», веками отстаивавших свою независимость. Небольшие деревушки — порой всего из пяти-шести глинобитных или в лучшем случае деревянных хижин — ютятся на крутых склонах. Рядом с ними пестреют с превеликим трудом возделанные клочки неплодородной, скудной на урожаи земли. Редкие долины не вносят особого разнообразия в неприветливый пейзаж, который в вечерних сумерках кажется еще менее гостеприимным, чем при дневном свете.

Без нескольких минут девять поезд плавно тормозит у вокзального перрона. Город Юйпин — первая железнодорожная станция восточной Гуйчжоу. В густой темноте субтропической ночи, которую безрезультатно тщатся пробить своим мутным светом фонари, теряется здание вокзала. Меня, что уж там скрывать, всю дорогу мучили вопросы: кто и как встретит, где придется жить, питаться, с кем работать? Ни на один из них Ли Мао не мог дать ответа, поскольку знал не больше моего, но бодро уверял меня, а может, и себя самого в надежности организации. И теперь, когда мы, мучимые неизвестностью, влекомые толпой пассажиров к теряющемуся во мраке выходу, шли по темному перрону, он не потерял ни капли оптимизма. И правильно делал: у выхода нас поджидал — не так уж трудно различить иностранца в массе китайцев — высокий, плотно сбитый, подтянутый молодой человек, отрекомендовавшийся для меня довольно невнятно, но для Ли Мао вполне вразумительно. От него уже узнаю, что товарищ Ван будет нашим гидом и организатором (а я про себя добавляю — и ангелом-хранителем) в Тунжэни.

В черной, как вакса, темноте усаживаемся в джип китайского производства, срываемся с места и устремляемся в неизвестность. Свет фар прорезает густой мрак, и лишь по глухому, надрывному урчанию мотора можно догадаться, что дорога взбирается в горы. Спуск, подъем, крутой поворот, еще один, и снова карабкаемся к темному, беззвездному небу. Разбуженное воображение рисует глубокие пропасти, по краю которых мчится машина, но скоро оно успокаивается, и я пытаюсь следить за разговором, который ведут мои спутники Ван и Ли.

Интересно наблюдать, как раскручивается маховик общения двух незнакомых китайцев. Вопрос — ответ, вопрос — ответ… Вместо вежливого: «Как здоровье ваших уважаемых родителей?» — следует не менее церемонное: «Как идут дела в Фуданьском университете?» Это неудивительно: ведь приехали мы не сами по себе, не просто люди откуда-то, не досужие туристы, а вполне осязаемая и реальная величина, за спиной которой стоит даньвэй — «организационная единица». Каждый китаец — принадлежность какой-либо даньвэй. Сам по себе он — ничто, но чем выше статус организации, в которую он входит, тем выше его реноме, тем надежнее тылы, тем решительнее поведение и выше требования. Нередко мне приходилось слышать, когда вместо простого и естественного для двух незнакомых людей вопроса: «Ни цзяо шэмма минцзы?» — «Как Вас зовут?» — в первую очередь звучало ошарашивающее: «Ни ши шэмма даньвэйды?» — «Вы из какой организации?»