Наконец выясняется причина длительной задержки. Медленно и степенно из-за домов выплывают четыре девушки в национальных костюмах мяо (рис. 40). Одна — круглолицая хохотушка — никак не может сдержать рвущуюся на лицо улыбку, нарушая торжественность всей церемонии. Чистейшим серебром отливают массивные колье, цепи, браслеты, извлеченные, видимо, со дна покрытых пылью бабушкиных сундуков. Одежды действительно колоритны, свежи, изящны и выразительно контрастируют с обезличенной сине-зеленой посредственностью, в которую обряжена ныне подавляющая часть не только сельского, но н городского населения. Не только у меня, но и у сопровождающего нас фотографа из отдела культуры Тунжэни загораются глаза при виде этого великолепия. Оставалось только выразить благодарность и признательность людям, которые, не считаясь со временем и своими многочисленными заботами, сделали все, чтобы максимально удовлетворить любопытство заезжего гостя.
Настало время возвращаться, и, мне кажется, теперь уже все население деревни Бяньцян высыпало за околицу. Пусть мы не нашли пока общего языка, но у нас есть точки соприкосновения. Меня по-настоящему волнует не только героическое прошлое, но и многотрудное настоящее и, надеюсь, более счастливое будущее упорного, трудолюбивого и гостеприимного народа.
Возвращаемся в Чжэнда по гребню горы вдоль бывшей крепостной стены. Там, где раньше высились южные ворота крепости, каким-то чудом сохранилось несколько отшлифованных и плотно пригнанных друг к другу блоков, за которыми небольшой, до полутора метров высотой, вал из камней пополам с землей. А венчавший эти ворота камень с надписью «Цзуньхуа мэнь» («Ворота последовательных превращений») лежит ныне ступенькой лестницы деревенской лечебницы, столь же неуютного и запущенного здания, как и все остальные дома.
Начинает накрапывать дождь. «В Гуйчжоу, — гласит поговорка, — не бывает трех ясных дней, не найти трех ли (ли — 0.6 км. — В. Л.) ровной земли». Подвергать сомнениям народную мудрость чревато неприятными последствиями, и мы спешим укрыться под крышей волостного правительства. В просторной полутемной комнате уже все готово к ужину. На стол водружается большое цинковое ведро, почти доверху наполненное вареным рисом, появляются просто, по-деревенски, без излишеств приготовленные блюда с мясом, печенкой, курицей. Мне трудно представить, из каких запасов извлечены эти нечастые для китайских крестьян продукты, но, уже зная их исключительную щепетильность в вопросах приема гостей, я не рискую задавать вопросы об их происхождении. «Особая сунтаоская» развязывает языки, и наперебой звучат тосты за дружбу, сотрудничество, развитие отношений. Мои выражения благодарности за гостеприимство и радушие совершенно неожиданно вызывают поток теплых воспоминаний о советских специалистах, работавших в Тунжэни в 50-е годы. Расстаемся по-дружески. Очень жалею, что не захватил никаких сувениров, ибо чувствовал себя готовым раздарить их все без остатка здесь, в захолустной, бедной, но добросердечной и искренней деревне.
Дождь разгулялся не на шутку. Однако собравшиеся у нашей машины жители Чжэнда не расходятся. Появление в их деревушке иностранца — такое редкостное событие, что о нем будут говорить еще очень и очень долго. До самой машины провожают нас руководители волости, а потом, прячась под зонтами, долго смотрят вслед удаляющейся «Тоете».
Возвращаемся в Тунжэнь уже в темноте, и тем неожиданнее было видеть у порога гостиницы поджидавшего нас секретаря Ху. Справившись о наших впечатлениях и нуждах, он тут же дал указание исправить розетку в моем номере, извинился, что из-за занятости не может уделить нам завтра своего внимания, пожелал спокойной ночи и распрощался.
После стольких положительных эмоций, обрушившихся на меня в этот удивительный день первого знакомства с настоящим Китаем, как тут было не пофилософствовать? Ли Мао оказывается внимательным слушателем и интересным, умным собеседником, когда я выплескиваю на него свои восторги вперемешку со взглядами на предмет китайской истории, национальной психологии, настоящего и будущего страны. Кажется, с его помощью и даже вопреки его исключительной осторожности я смогу кое в чем разобраться.
Новое утро началось с крика петухов. Где они тут бродят, неужели во дворе гостиницы? Через тонкую пелену облаков пробивается солнце. День обещает быть ясным и жарким, не знаю только, во благо ли нам грядущая жара? В сопровождении Вана знакомимся с городом. Его опека кажется слегка назойливой, но что остается «дорогому гостю», кроме как упиваться своей «ценностью»?
Город Тунжэнь, как и следовало ожидать, маленький городок (если можно назвать маленьким населенный пункт с 60 тыс. жителей) с более-менее современно, т. е. безликими бетонными коробками, застроенной набережной Цзиньцзяна, тихой центральной улицей и разбегающимися от нее и городской площади узкими, кривыми переулками. В его окраске преобладают грязно-серый и сине-зеленый тона. Первый проступает с забрызганных грязью после ночного дождя бетонных и брусчатых мостовых, со стен окружающих нас старинных, а может, просто выглядящих старыми двухэтажных каменно-деревянных домов. Кое-где его разбавляют яркие пятна дверей и ставен цвета охры. Второй колышется шумной массой велосипедистов и прохожих, торговцев и покупателей, людей, занятых делом, и просто зевак.
Вливаемся в хаотически бурлящую толпу посетителей рынка, занимающего несколько изогнутых улочек, упрятанных под полупрозрачный полиэтиленовый тент. Конечно, он много беднее, чем шанхайские толкучки, и не столь экзотичен, как пестрый, многоцветный базар в Цзинхуне, но и в нем есть свое очарование уютной провинциальности и домашности. Рынок Тунжэни — своеобразное средоточие жизни небольшого провинциального городка, который, кстати, и статуса такого не имеет, а именуется чжэнем — поселком городского типа. В ходу здесь то, что необходимо простому человеку, труженику. Впервые держу в руках сандалии из автомобильной покрышки: подошва и несколько тесемок, для того чтобы закрепить на ноге этот негнущийся кусок резины. Такими сандалиями миллионы крестьян топчут жидкую грязь рисовых полей с ранней весны до поздней осени.
Торгуют корзинами и гвоздями, старыми журналами и самодельной бижутерией, перцем, птицей, мясом. Пожилой китаец с напряженным лицом, словно шалевый воротник, несет на плечах половину свежеразделанной свиной туши. Цзинь свинины — около 500 г — продается сегодня за один юань четыре мао (мао = 10 фэней). Это наполовину дешевле, чем в Шанхае, но на сорок процентов дороже, чем в Чжэнда. Разница в ценах довольно значительна.
Но самый популярный сегодня на рынке человек — продавец крысиного яда. Правильно рассудив, что реклама — двигатель торговли, он отдается ей с подлинным энтузиазмом. Большой транспарант за его спиной сообщает, что лучший из всех ядов производится в его родной провинции Аньхой. Наглядно, в цвете и динамике, изображаются бедствия, приносимые урожаю и предметам домашнего обихода прожорливыми грызунами. У ног торговца бьет в барабан заводной барабанщик, а кучка дохлых, уже вкусивших его продукта крыс демонстрирует эффективность предлагаемого средства. Звонкий, радостный голос торговца разносится по улице; его одухотворенное, со скрытой лукавинкой лицо выражает восторг и упоение. Так и хочется назвать его художником, поэтом своего дела! Вокруг толпится народ, и я с трудом выбираю момент, чтобы сделать хотя бы один снимок.
Но явь тунжэньского рынка значительно разнообразнее, она демонстрирует и новые веяния, тенденции, настроения, проникающие сегодня в страну, пусть не в той степени, как в Гуанчжоу, Шанхай или Пекин, но все же достаточно зримо. На прилавках — цветастые платья и пользующиеся большой популярностью у молодежи вездесущие джинсы. Разносится по округе современная западная музыка, на перезаписи которой зарабатывает на жизнь счастливый обладатель японского «Шарпа». Стрекочут вынесенные прямо на тротуар швейные машинки. И здесь частный сектор все активнее пробивает себе дорогу.
Перед обедом Ван приносит приятное известие: нам дано добро на поездку к местной достопримечательности — горе Гуаньинь и пещере Девяти драконов.