На ходу проскакиваем Чжэньнин — центр автономного уезда мяо и буи. Небольшой уездный городок, окруженный зеленью полей и огородов. Признаюсь, ожидал большего, думал о следах старины, свидетельствах бурного прошлого… Сто с небольшим лет назад вокруг Чжэньнина полыхали ожесточенные бои. Только с июня по октябрь 1866 г, мяо и буи трижды захватывали город и трижды оставляли его. Трудно сказать, что осталось от того, прежнего города, но сегодня, как меня уверяют, следов тех событий не найти. А жаль.
Нынешний Чжэньнин — сплошь каменный и одноэтажный, осовремененный асфальтированными улицами и несколькими двух-трехэтажными, по виду административными зданиями, стены которых украшают размытые дождями и растрепанные ветром обрывки лозунгов и объявлений. Над входом в одно из таких зданий — лепные иероглифы очень популярного ныне содержания: «Служить народу». В общем, Чжэньнин не производит впечатления. Но и в нем, и в похожих одна на другую деревушках попадается на глаза немало женщин в уже не раз упоминавшихся мной ярких одеяниях. Теперь-то можно выяснить их происхождение у сопровождающих нас компетентных лиц, и тов. Сюй с определенной гордостью поясняет, что женщины эти не буи, не мяо или представительницы какой-либо другой малой народности Гуйчжоу, в чем я был уверен на все сто процентов, а китаянки. Аньшунь — единственная в Китае область, где по сей день в ходу давно забытые в других районах национальные одежды ханьцев. Их покрой и стиль унаследованы от костюма XV–XVI вв., когда в Гуйчжоу двинулся массовый поток переселенцев из Центрального Китая, навсегда осевших на землях презираемых ими «варваров».
Километров через пять за Чжэньнином сворачиваем на проселочную дорогу, ведущую в Пяньданьшань. Еще немного — и перед нами открывается неширокая долина, полуохваченная длинным, вздымающимся к небу хребтом. Это и есть Пяньданьшань — район проживания народности буи.
Пяньданьшань в переводе с китайского означает «Гора-коромысло». Сюй с удовольствием и некоторой картинностью — тут уж я начинаю догадываться, что попал на обкатываемый ныне туристский маршрут, — рассказывает, что происхождением своим название обязано невысокому, около 30 м высотой, — и относительно узкому, всего 20 м в ширину, холму, протянувшемуся посреди долины почти на километр. Нитка каменисто хребта словно бы делит его пополам, а на двух оконечностях холма высятся небольшие, покрытые лесом сопки. У подножия каждой из сопок приютилась деревня буи. В этой природной композиции чей-то наблюдательный глаз уловил сходство с обыденной крестьянской утварью — коромыслом.
С давних времен Гора-коромысло была ареной празднеств буи. Самое торжественное из них устраивалось с первого по пятнадцатый день первого месяца по сельскохозяйственному календарю. Юноши из ближних и дальних селений состязались в умении владеть оружием и скачках, девушки — в пении и танцах, а потом разгоралось веселье при свете звезд и многочисленных костров.
В долину мы не углубляемся. Как бы мне ни хотелось посмотреть здешнюю глубинку, но программа моего пребывания в Аньшуни уже разработана и утверждена, и проще приехать сюда во второй раз, чем добиться ее изменения. Так что я не привередничаю, тем более что перед моими глазами раскрывается удивительная картина. Над буйной порослью трав, над сочной зеленью полей плывет невысокий, метров тридцати от подножия до макушки, холм, почти до самой своей вершины облепленный аккуратными, беленькими, словно игрушечными домиками. Холм зовется «каменным», и селение тоже «каменное» — Шитоучжай (Каменная деревня). Трудно понять, что от чего произошло, поскольку повсюду царствует камень (рис. 44), но то, что мы приехали в подлинную, для посторонних посетителей еще не причесанную, хотя уже и испробовавшую горький привкус цивилизации деревню, — это несомненно.
Машина останавливается у кромки холма, на краю, если у круглой сопки может быть край, чжая. Вдоль дороги переливается и искрится под лучами солнца мелкая, неширокая и очень прозрачная Байшуй. Свое название — Чистая вода — река с достоинством оправдывает. Сюй отправляется на поиски начальства, а мы становимся объектом изучения со стороны быстро стекающегося населения. В основном это вездесущие мальчишки, вместе со звонком высыпавшие из виднеющейся неподалеку школы. От прочих домов школа отличается своими размерами — в ней как-никак два этажа — и развевающимся над крышей красным флагом. Мальчишек десятка три-четыре. Они быстро оккупируют сложенные на берегу штабеля отесанного камня (рис. 46), груды приготовленных к обработке грубых обломков, оживленно переговариваются, толкаются, показывают пальцами, изучают меня и машину, и машина кажется им предметом куда более интересным, чем моя скромная персона.
С возвращением Сюя представление оканчивается. Его сопровождает невысокий крепыш с загрубелыми руками и застывшей на бронзовом лице полуофициальной улыбкой, за которой, однако, проглядывает и чувство собственного достоинства, и готовность оказать посильную помощь. У Цигуй является старостой деревни. Он и показывает нам каменный мир, в котором родились и выросли он сам, его предки и предки его предков.
Каменный чжай больше похож на крепость, чем на мирную земледельческую деревню. Собственно, термин «чжай» прилагался прежде к селениям Юго-Западного Китая, чаще всего «инородческим», обнесенным стеной и становившимся в силу этого укрепленными пунктами. Рельеф, строительный материал, чреватые многими неожиданностями условия жизни буи, как и других аборигенов Юго-Запада, диктовали выбор планировки и архитектуры. Повсюду господствует камень, слегка обработанный или просто аккуратно уложенный в стены, заборы, узкие, насыщенные поворотами и тупиками переходы. Каждый из домов сам по себе крепость, ощетинившаяся маленькими бойницами незастекленных окон. Крутой склон, по которому карабкается деревня, позволяет строить жилища двухэтажными. Первый, полуподвальный, зарывающийся задней стенкой в гору этаж отводится под хозяйственные нужды: скот, сено, инвентарь. Второй — жилой. Перед некоторыми домами — крохотные дворики, окруженные высокими каменными изгородями. Но у большинства двери выходят прямо на улицу. Сложенные из крупных каменных блоков ступеньки, число которых зависит от крутизны склона, ведут к массивным сводчатым входам. Лишь кое-где над крышами раскинулись зеленые кроны деревьев, а так чжай открыт и солнцу и ветру.
Дом, на который специально указывает У Цигуй, несколько отличается от других построек. Он, как и соседние жилища, сложен из обтесанных каменных блоков, но верхняя часть фасада сделана из дерева. В окружающем нас торжестве мощного; тяжеловесного стиля легкая и тонкая стенка кажется бутафорской декорацией. Это впечатление усиливается наклеенными слева и справа от входа полосками розовой, уже выцветшей под солнцем бумаги со «счастливыми» надписями и аляповатыми картинками духов-охранителей на створках дверей.
«Здесь жил У Хуаньлинь, организатор и руководитель восстания 1860 г. А сейчас живут его потомки», — сообщает У Цигуй. Вот и живая история.
Жителей навстречу попадается немного, и все заняты делом. В основном это женщины с вязанками хвороста, наполненными навозом деревянными бадьями да измазавшиеся в царящей повсюду грязи дети. Тут же на высоком пороге, маясь от безделья, вальяжно развалился парень в малиновой футболке. Из-за дверей выглядывают две миловидные девушки, моментально исчезающие при виде нацеленного объектива.
Плутая по каменным лабиринтам, вновь выходим на окраину чжая, к подножию холма, к границе деревенских угодий. В десятке шагов от нас, с трудом вытягивая ноги из топкой грязи огороженного межами клочка земли, понукает инфантильного буйвола мальчишка лет двенадцати. И дальше на полях повсюду буйволы и люди (рис. 45).