Я не знаю, сколько сейчас насчитывается в Китае буддийских храмов. Их много меньше, чем было до 1949 г. и даже до «культурной революции», нанесшей страшный удар не только по религиозным верованиям и верующим, но и по всем духовным ценностям страны. Но их много больше, чем храмов даосских и тем паче конфуцианских. Даосских святилищ я видел в своих поездках несколько: вера в духов и бесов в XX в. даже в китайской глубинке сильно поколеблена, забота же буддизма о загробной жизни человека по-прежнему привлекает. Конфуцианству, регулировавшему своими морально-этическими нормами жизнь десятков поколений китайцев, удар был нанесен еще более коварный. Пресловутая кампания «критики Конфуция и Линь Бяо», развернутая по всей стране в первой половине 70-х годов, стала для него подлинным бедствием. Трудно сказать, чей авторитет пострадал в этой кампании в большей степени: древнего философа или ушедшего в небытие министра обороны КНР, но вот культовым памятникам конфуцианства пришлось плохо. Единственный из них попался мне на глаза в Сучжоу — небольшом, знаменитом своими парками, садами, каналами и шелком городке на восточном побережье Китая. Но и он реставрировался, и внутрь меня не пустили. Буддийские же храмы во всем блеске и великолепии возрождаются один за другим. И одна из самых главных фигур в каждом из них — Гуаньинь.
Бодисатва, отказавшийся уйти из мира в блаженное состояние нирваны, жертвует собой, чтобы помочь страждущему. Великая сострадалица, великая печальница, помощница в горе… Главная ее функция — избавление людей от всяких напастей и скорби, а еще — ниспослание детей. Что тут удивляться, если по всему Китаю на наиболее живописных горах и холмах строились монастыри и храмы в честь великой и милосердной чадоподательницы, богини Гуаньинь. Время или ветры неблагоприятных для буддизма перемен стирали с лица земли деревянные и каменные храмы, но имя богини не становилось менее популярным.
На гуйлиньской горе Путо нет храма Гуаньинь, но есть двухэтажный храм Поторака. А это почти одно и то же. Поторака — мифическое место, где богиня милосердия учила людей «закону Будды». От храма — характерная для большинства буддийских святилищ черта — открывается замечательный вид на полные поэзии окрестности Гуйлиня. Буйная зелень укрывает от нас другие реликвии парка: кристально чистый ключ Вечный источник, «каменный лес», каллиграфические и поэтические надписи, оставленные на камне выдающимися поэтами и художниками, в том числе самым почитаемым каллиграфом династии Тан — Янь Чжэньцином (709–785), рельефное наскальное изображение змеи, обвившей черепаху, — древнюю интерпретацию божества северного неба и духа воды, созданную рукой искусного мастера более 500 лет назад.
А мы возвращаемся в центр города. Несмотря на конец рабочего дня, о котором сигнализируют бурлящие жизнью улицы, нескончаемый поток велосипедистов и толпы на автобусных остановках, Гуйлинь выглядит все же намного спокойнее, чем Пекин или Шанхай. У перекрестка улиц Сунь Ятсена и Жунху, там, где автобусы один за другим высаживают стремящихся познакомиться с центром города туристов, дежурят несколько женщин. Перекинутые через плечо коромысла удерживают подносы, на которых разложены щедрые дары субтропиков: апельсины, бананы, манго. Но ведут себя женщины как-то скованно, робко предлагают свои товары и обреченно воспринимают отказ за отказом. Несколько ребятишек, среди которых девочка лет трех-четырех, намного бойчее предлагают купить незатейливые игрушки: раскрашенных яркими красками, изящно извивающихся на палочках бумажных змеек.
Главная транспортная артерия города, его деловая и торговая часть — улица Сунь Ятсена (Чжуншань лу). Наверное, в любом относительно крупном китайском городе найдется улица, названная в честь великого революционера-демократа, пламенного патриота своей родины. В Гуанчжоу, Нанкине, Чунцине, Гуйлине и многих других она — главная, в Шанхае широким кольцом опоясывает центральную часть города. И каждая из них — насколько я могу судить по тем, на которых побывал, — неповторима и своеобразна, определяет в какой-то степени лицо города. В Гуйлине — это масса зелени и… горланящие на балконах петухи.
Еще одна прежде незнакомая картинка китайской действительности — библиотека-читальня, уместившаяся в небольшом закутке у стены и прикрытая от дождя потрепанным тентом (рис. 22). На стеллажах — книги, газеты, журналы; человек пятнадцать взрослых и детей сидят тут же на маленьких, не более 20 см высотой, табуреточках, углубившись в чтение и не обращая внимания на гудящие под боком машины, снующих пешеходов, слякоть под ногами и серое небо над головой. У большинства в руках книжки-картинки в броских, ярких обложках, самая, пожалуй, читаемая сегодня в Китае литература.
По проведенной в 1982 г. общекитайской переписи населения, четверть жителей КНР неграмотна. Это, конечно, не могло не вызвать вполне обоснованную тревогу руководства страны. В дело были пущены разнообразные средства, в том числе и массовый выпуск небольших, размером в треть тетрадного листа, книжек. На каждой странице такой книжки — черно-белый рисунок и краткий, в три-четыре строчки, текст. На язык этой литературы были переложены классические романы «Троецарствие», «Сон в Красном тереме», «Речные заводи», сюжеты из исторического прошлого страны, сценарии кинофильмов, современные повести и рассказы китайских и зарубежных писателей. В книжных магазинах у отделов, где продаются книжки-картинки, больше всего покупателей. А здесь кто-то зарабатывает себе на хлеб, создав по собственной инициативе уличную библиотеку и неся культуру в массы. Впоследствии подобные читальни мне приходилось видеть и в других городах, но эта была первой.
Поиски приличного (под которым мы понимаем прежде всего чистый с виду) ресторана приводят нас в кооперативное заведение. Иностранцы в нем частые гости, поэтому на нашем столе моментально появляется меню на английском языке, а после мимолетного контакта с официанткой возникает и второе, испещренное рукописными иероглифами. Обычно в китайских ресторанах, где блюда не делятся на порции, а подаются «одно на всех», заказ составляется по принципу: число обедающих плюс один. Мы же после долгих обсуждений набираем все двенадцать, а нас — семеро: хочется попробовать буквально все. Никакой особой экзотики, традиционные овощи, мясо, рыба, суп из соевого сыра. Пожалуй, острый соевый сыр оказывается самым вкусным. При всей моей неприязни к этому продукту не могу не отведать несколько кусочков. Нигде так хорошо не готовят доуфу, как в Гуйлине.
За соседним столом группа из семи-восьми разгоряченных, развеселившихся китайцев затевает древнюю игру на пальцах. Двое участников одновременно показывают несколько пальцев и громко выкрикивают число до десяти, стараясь угадать общую сумму выброшенных пальцев. Проигравший уступает место соседу. Шум и возбуждение за столом достигают предела, но на играющих никто не обращает внимания. Так развлекался простой люд в столовых и харчевнях и столетия назад.
Выходим из ресторана уже в темноте, однако улицы ярко освещены. Бойко идет торговля на вечернем овощном базаре; на тротуаре размещаются с поделками из камня и кости кустари. Разнообразные по форме и раскраске (от весьма искусно выполненных в старокитайском стиле черной тушью гуйлиньских пейзажей до аляповатых изображений драконов и хитро улыбающихся из-под белых усов лысых старичков — даосских святых) каменные экраны и раскладные ширмочки, выточенные из полудрагоценного камня фигурки животных и персики — символы бессмертия, закладки для книг, полуфабрикаты для личных печатей. Продавцы — в основном молодые парни в возрасте 25–35 лет — держатся с достоинством, охотно вступают в разговор и не отказываются тут же продемонстрировать свое умение. Беру на память зеленоватый — явно недозрелый — символ бессмертия, на котором его создатель за одну минуту острым резцом изображает контуры скалы, в которой легко угадать гору Сянбишань, реки и скользящей по глади воды парусной лодки и пишет соответствующее сюжету четверостишие: