Вечером над Дали повисла идеально круглая луна. Несмотря на поздний час, в городе людно и шумно. На площадке. где несколько часов назад шли состязания, профессиональные артисты и любители дают совместный концерт, посвященный дню китайской молодежи. Затем устраиваются массовые танцы, еще не так давно напрочь отвергаемые и критиковавшиеся как отрыжка буржуазной культуры, а ныне очень популярные и повсеместно организуемые чуть ли не в обязательном порядке. Наблюдать это зрелище с галереи гостиницы одно удовольствие, но, как только я устраиваюсь на вынесенном из своего пенала стуле, танцы заканчиваются: десять часов время для китайцев уже позднее. Правда, раздаются одиночные протесты, выражаемые свистом и криком, но они не имеют никакого эффекта, быстро стихают, и народ рассасывается.
Пора и нам. Ли Мао пакуется: первым автобусом он уезжает в Куньмин. Наше совместное путешествие заканчивается. Последнее, что он может для меня сделать, — достать (если получится) билет на поезд и сообщить в Эмэй и Чэнду о дате моего появления. Я долго тешил себя надеждой, что он передумает, но чувство долга и финансовая дисциплина явно перевешивают. Правда, остается маленькая зацепка: уехать, а особенно улететь в Шанхай, на что надеется Ли Мао, не так-то просто, но… Короче, завтра мы расстаемся.
Второй день праздника оказался для меня чертовски неудачным и несчастливым. Проходит он в самом прямом смысле этого слова в кошмарном бреду, и впечатления о нем отрывочны, расплывчаты, туманны…
Это ж надо — провел в Китае восемь месяцев, безболезненно перестроился на специфическую китайскую кухню, в каких только забегаловках ни питался — и никогда (хотя подавляющее большинство иностранцев рано или поздно через это проходят) не имел никаких проблем с желудком, и вот тогда, когда каждая минута на учете, когда намечено столько увидеть, услышать, сделать, в общем, в самый неподходящий момент вынужден почти весь день провести В своей келье, с трудом поднимаясь со сразу ставшей ненавистной постели.
Около девяти утра на спортплощадке возобновляются соревнования мастеров ушу, танцевальных ансамблей, демонстрация национальных игр и забав. В желудке моем творится что-то невообразимое. Трудно догадаться, какое из вечерних блюд, отведанных в уже знакомом чайном домике, было для него роковым, и словами и вчерашний обильный хозяина, и всю китайскую кухню. Проглатываю пару индийских таблеток, захваченных из дома только благодаря настойчивым увещеваниям жены и случайно оказавшихся сейчас в моем багаже, и героически плетусь в Культурный центр.
Чувствую себя совершенно разбитым. Несмотря на то что в отличие от еще немногочисленных зрителей, собравшихся на восточной трибуне, в тени библиотеки, я сознательно выбрал себе место на самом солнцепеке, меня бьет озноб. Голова трещит, в глазах прыгают зеленые чертики, и лишь одна мысль сверлит апатично переваривающий все происходящее мозг: скорей бы конец, как бы заснять, как бы дотянуть до конца…
Словно в тумане наблюдаю за соревнованиями лучников (рис. 15), кажется, в основном, тех самых людей, что вчера стреляли из арбалета, за выступлениями мастеров ушу, оригинальным цирковым номером юноши-дайцзу, поднимающим закрытыми веками два полных ведра воды, разудалым катанием на качелях юношей и девушек байцзу.
Катание на качелях — любимое увлечение и развлечение многих народностей Юго-Запада, и устраивается оно обычно во время больших праздников. По своей конструкции качели байцзу напоминают каркас высокого шатра. Двенадцать расставленных слева и справа высоких бамбуковых шестов, обмотанных праздничными цветастыми лентами, связаны сверху в пучок; там же закреплена перекладина, от которой к земле опускается петлей толстая, тоже украшенная пестрой тканью веревка. Качели — это и игра, и состязание в храбрости и сноровке, и отдых, и психологическая разрядка. Легко и лихо взлетающие над баскетбольными щитами юноши и девушки никого не могут оставить равнодушными. Приободряюсь и я, но ненадолго. В висках начинают постукивать сигнальные молоточки.
Совершая грубое насилие над своим непослушным телом, еле передвигаю ватными ногами в поисках удобных точек для съемки тибетского танца, соревнования девушек-мяо в нанизывании бус, широко распространенного у мяо танца С ки — мяоской свирелью, очень своеобразным и мелодичным музыкальным инструментом, изготовляемым из разных по длине бамбуковых трубочек. Четверо юношей в национальных костюмах, не отрывая от мундштуков губ и ни на минуту не прекращая игры, исполняют разнообразные, порой довольно сложные акробатические номера.
Продерживаюсь до одиннадцати часов, до тех пор, пока жар и озноб не берут верх над моим бессмысленным рвением. еле добредаю до постели, принимаю аспирин и проваливаюсь…
Время от времени пробуждаюсь, стряхиваю с себя тяжелый дурман, пытаюсь вслушиваться в звуки бурлящей за окном жизни. Даже не выходя на улицу видно, что погода резко испортилась. Наползли тучи, а ведь утром впервые над горами не было ни облачка. Вдруг поднявшийся сильный ветер завывает в узких переулках, хлопает где-то поблизости листом железа, гоняет по городу клубы пыли. Замечаю, какой толстый слой пыли и песка скопился за три дня на моей тумбочке и как он противно хрустит прн прикосновении. В общем, все видится в мрачных тонах, и даже попытка утешить себя вполне логичным рассуждением, что нужно же когда-то отдохнуть, что идет уже двадцатый день моих скитаний, не приносит облегчения.
По улице, громко сигналя и завывая, мотается грузовик с громкоговорителем, изрыгающим нечленораздельную речь и какофонию хриплых звуков, должных, видимо, олицетворять собой записи народной музыки.
Так и закончился для меня этот воскресный день, день отдыха и безрадостных впечатлений.
А понедельник, который, по поверью, день тяжелый, принес ясное, прохладное и тихое утро. Никаких следов вчерашнего неистового ветра. И я чувствую себя на удивление прилично, хотя от голода и слабости слегка покачивает.
Настало время расставаться с Дали. В последний раз прохожу по еще пустынной и только начинающей просыпаться Фусинлу, мимо Культурного центра и здания городского правительства, средней школы и резиденции Ду Вэньсю… Касаюсь ладонью шершавой кладки городских ворот, подмигиваю меланхоличным каменным львам и, хоть и грустно расставаться, — прощай, Дали, удивительный и незабываемый город у подножия Лазоревых гор, прощай, красочный «Праздник третьей луны». Празднику еще шуметь несколько дней. Будут состязания конников и лодочные гонки по водной глади голубого Эрхая, будет большой концерт песни и танца в Сягуани, будет бурлить многоцветное людское море на узких улочках старого города, у подножия стройных пагод, в стенах театрально обставленных храмов. А мне пора. Впереди еще тысячи километров дорог.
Ровно в семь наш «хлебный фургон» срывается с места — снова долгая дорога в горах. Сегодняшний водитель — из категории шоферов-истребителей, любителей крутых виражей и острых ощущений, но, опустошенный вчерашними перегрузками, я отрешенно взираю, как он влетает в крутые повороты на скорости 70 км/час и устраивает лихие гонки с двумя порожними грузовиками. Почему-то нам везет, и мы успешно добираемся до Куньмина.
Любопытно наблюдать, как в местах, где нет асфальтовых заводов, ремонтируют дорогу: в дело идут смола и мелкий щебень, которые под колесами автомобилей трамбуются и превращаются в гладкое, накатанное шоссе.
Куньмин кажется мне незнакомо пестрым. Не сразу понимаю, что произошло. Наконец осеняет: за пять дней моего отсутствия резко потеплело, и часть женского населения (та, что моложе тридцати) сменила тусклую униформу на яркие» цветастые кофты и платья. Разрешается и одно время мучивший меня вопрос: для кого в магазинах, лавчонках, на промтоварных рынках вывешено так много разноцветных платьев? Оказывается все дело в погоде, и уныло-официальный стиль одежды начинает сдавать свои позиции, к Билеты Ли Мао не достал ни себе, ни мне. Очередной Бюрприз, которых Юньнань подарила немало. Но проблема разрешается на удивление просто: еще не успеваю поужинать, как меня усаживают в машину и везут на вокзал. Через десять минут, за которые надо было запастись кое-каким продовольствием на дорогу в раскинутых на привокзальной площади лотках, мне вручили плацкартный билет до Эмэя. Здесь мы прощаемся с Ли Мао. Прощаемся до Шанхая.