В монастыре на видном месте висит доска с тремя каллиграфически выписанными иероглифами «Лигоуюань» — «Парк, свободный от грязи». Говорят, что они, как и надпись над Баогосы, были начертаны Канси. Императора поразила исключительная чистота храма, на территории которого, несмотря на то, что он стоит в густом лесу, нельзя обнаружить ни единого упавшего листа. С другой стороны, «лигоу» в буддийской трактовке означает освобождение от мирских страстей и иллюзий, так что скорее всего, стерильность храма здесь ни при чем.
В монастыре находится небольшая, но крайне интересная бронзовая пагода, отлитая в XVI в. На наружных стенках этой 7-метровой четырнадцатиэтажной башни отлиты 4700 изображений будды и текст сутры Хуаянь. Хуаянь — одна из школ буддизма, именуемая по названию сутры Хуаяньцзин (на санскрите — Аватамсака).
На этом мое путешествие по Эмэйшань заканчивается. Снова переполненный автобус и бегущая среди полей, невысоких покатых холмов и тесно жмущихся друг к другу деревень дорога. Час пути — и мы проезжаем уютно разместившийся в точке слияния трех рек — Миньцзяна, Дадухэ и Цинъицзяна — г. Лэшань, пересекаем Миньцзян и через несколько минут останавливаемся у нависающего над рекой грузного, шишковатого и сплошь заросшего лесом холма.
Это и есть Гора девяти вершин, или, как ее чаще именуют, Линъюнь. Линъюнь можно перевести как «вознесение», а в буддийском толковании — «возвышение над миром». «Над миром» скала вознеслась не благодаря своей высоте — она приземиста и невелика — и не совершенству своих линий она обязана своей славой, хотя великий Ду Фу, как и все поэты склонный к преувеличениям, утверждал, что «из гор и рек Поднебесной самые прекрасные — в царстве Шу; из шуских юр и рек лучшие — в Цзячжоу (так встарь назывался уезд Лэшань), цзячжоуские горы и реки располагаются в Линьюнь». Знаменита гора своим монастырем и его жемчужиной — изваянием Большого будды.
Массивные, крепостного типа ворота перекрывают вход. За ними по обеим сторонам круто взбирающейся вверх дорожки в тени деревьев прячутся от распалившегося солнца торговцы сувенирами: значки, открытки, носовые платки со схемой Эмэй и Большим буддой, шляпы и посохи для тех, кто еще собирается покорять горы Крутых бровей, все то, что продается и у подножия Эмэйшань. Люди идут сплошным потоком, и нетрудно догадаться, что монастырь превратился в процветающее туристическое предприятие. В старых, возведенных столетия назад постройках разместились две гостиницы, сувенирные киоски, магазин живописи и каллиграфии. Сохранилось красочное убранство зала Небесных владык (Тяньвандянь) с восседающими за кроваво-красными пологами золочеными фигурами Шакьямуни, Амитафо и Яошифо; хитро и блаженно улыбается во всю ширь добродушной физиономии толстощекий Майтрейя в зале Милэфо (рис. 51); очень интересным показался мне образ Гуаньинь на фоне скульптурной композиции, изображающей жизнь монастыря Линъюнь. Курятся перед буддийскими святыми тоненькие палочки благовоний, но молящихся не видно, зато самодеятельных фотографов — хоть отбавляй. В отличие от эмэйских храмов здесь фотографирование не запрещено.
Основная масса любопытных толпится над головой и у ног Большого будды. Его гигантская фигура восседает в высеченной в скале нише над самым берегом Миньцзяна (рис. 50). Огромные ступни ног, на каждой из которых можно с относительным комфортом выстроить роту солдат, покоятся чуть выше кромки воды; руки расслабленно лежат на коленях; прищуренные глаза смотрят то ли вдаль, то ли в себя; плечи, руки, грудь в некоторых местах поросли травой и мелким кустарником. В «Записках о Большом будде монастыря Линъюнь» утверждается, что работа над изваянием была начата в 713 г. и продолжалась 90 лет. Только в 803 г. она была закончена. Высота исполина — 71 м, размеры головы — 14,7 X 10 м, ширина плеч 28 м, длина раскосых глаз — 3,3 м, ушей — 7 м. Лэшаньский будда — самый большой в мире.
Вырубленная в отвесной скале лестница резкими зигзагами ведет к подножию скульптуры. Вся стена вдоль лестницы изрезана глубокими нишами, в которых прячутся многочисленные каменные будды. Возраст многих из них — столетия. Со спуска открывается наконец-то не заслоняемый кустарником вид на г. Лэшань. Равнобедренный треугольник застроенной современными белыми домами суши вдается в бледно-голубое, разрезанное песочными проплешинами отмелей водное пространство медленно и лениво сливающихся Миньцзяна и Дадухэ. Красиво! Не случайно такие классики китайской поэзии, как Ян Вэй, Ли Бо, Ду Фу, Лу Ю, Хуан Тинцзянь, восхищались открывающимися с Линъюньшань пейзажами. Путешествовавший по этим местам в 1059 г. Су Ши (Су Дунпо) писал:
На одной из скал, у которой, по преданию, особенно восхищался окрестным видом поэт, отчетливо видна надпись «Место, где гулявшему Су Дунпо продавали вино». Уже после образования КНР рядом была построена беседка, которая так и называется — Беседка Су Дунпо.
А у ног Большого будды суетится народ. Под скалой, на самом берегу реки приютился маленький сувенирный киоск; прячутся от жары под пестрыми зонтами-ромашками фотографы. И я делаю несколько снимков — к сожалению, лишь отдельных частей тела будды, ибо объектив не может охватить фигуру со столь близкого расстояния, — и через пещеру по более пологой, но и более длинной лестнице поднимаюсь наверх, иду тенистыми аллеями, которые, однако, не спасают от навалившейся духоты.
К югу от Линъюньшань, за узкой протокой высится холм поменьше. На нем расположен еще один монастырь — Уюсы, существующий еще с периода Тан, а сохранившиеся в нем залы Небесных владык, Милэфо, Великого героя и Будды (Жулайдянь) были построены в период Мин — Цин. Находящиеся в зале Великого героя 3-метровые скульптуры будды, бодисатвы высшей добродетели и счастья Вэньшу (Маньчжушри) и Самантабхадры очень искусно вырезаны из камфорного дерева и покрыты позолотой.
Время меня торопит, и я заканчиваю свой вынужденно беглый осмотр, останавливаю один из проходящих автобусов и спешу на автостанцию. Увы, опоздал: последний автобус на Чэнду только что ушел, и мои надежды проехать по дорогам Чэндуской равнины провалились. Теперь нужно торопиться к последнему поезду на станцию Цзяцзян.
Окружающий пейзаж заметно отличается от того, что довелось наблюдать не только в бедной Гуйчжоу, но даже в плодородной западной Юньнани; дорога бежит по равнине, и кроме привычных глазу полей проплывают мимо и зеленые рощи, и покрытые свежими травами луга. Частые деревни выглядят зажиточно и преуспевающе. Местами идет пахота, и я впервые в Китае вижу на залитых водой рисовых чеках тракторы: маленькие железные мустанги, на которых восседают судорожно держащиеся за руль ковбои, норовисто прыгают, трясутся, переваливаются с боку на бок, пробираясь от бровки до бровки в грязно-бурой воде. А рядом уже ярко и сочно зеленеют прямоугольники рисовой рассады, золотится спелая пшеница. Прямо у обочины машут цепами крестьянки, обмолачивая собранный урожай.
Среди таких же разноликих полей лежит железнодорожная станция Цзяцзян. Отвыкший от комфортабельного проезда и измотанный переездами и перебежками последних дней, не сразу верю в удачу, когда кассир совершенно обыденным голосом предлагает «мягкий сидячий». Но оцепенение быстро проходит, и вот я уже в кресле весьма кстати прицепленного к составу дополнительного мягкого вагона. Два часа пути — и новая, доселе неизвестная страница путешествия — г. Чэнду.
Столица царства Шу
Чэндуский вокзал, новый и чистый снаружи и уже изрядно потертый внутри, так же шумен, тороплив и суетен, как вокзалы всех больших городов. На широкой, просторной привокзальной площади — оживление. К выплеснувшей с поезда и томящейся в ожидании автобуса толпе пассажиров лихо подруливают владельцы грузовых мотороллеров, умело переоборудованных в пассажирские, небрежно покручивая педалями, подъезжают велорикши, забирают самых нетерпеливых, выруливают на прямую, как стрела, Южную народную улицу и растворяются за чередой обрамляющих ее деревьев.