Башня расположена на берегу неширокой, но быстрой Фухэ, в древности звавшейся Парчовой рекой — Цзиньцзян. Высота легкой, словно парящей в воздухе конструкции — 30 м. Два нижних яруса башни — четырехугольные, два верхних — восьмиугольные; остроконечная крыша последнего яруса увенчана тонким золоченым шпилем. За свое изящество Ванцзялоу приобрела второе название — Павильон возвышенной красоты.
Парк Ванцзян называют также Бамбуковым парком: в нем произрастает свыше ста видов бамбука, местами превращающего его территорию в настоящую чащобу, сквозь которую пробиваются узкие, извилистые тропинки.
На пятый день вечером я покидаю Чэнду. Прекрасные условия Сычуаньского университета привели в порядок растревоженные четырехнедельными переездами — кажется, начались они по крайней мере год назад — нервы, и я уже расхрабрился на большой крюк до Сиани: Чунцин — Ичан — Сянфань — Сиань — Шанхай. Однако первые же ощущения в поезде подрывают мой боевой настрой: душно, пахнет сыростью, потом и редькой, а на моей третьей полке — тут уж явно не повезло — все эти прелести ощущаются втройне. Пошла пятая, последняя неделя путешествия.
Три ущелья на Янцзы
Схема 5. Три Ушелья на Янцзы (Санься)
Чунцин с первых же минут огорошивает своей деловитостью и напряженным ритмом жизни. С трудом выбираюсь из бурлящего на привокзальной площади водоворота, отражаю назойливые попытки «извозчиков» — водителей грузовых мотороллеров-такси завлечь меня на жесткие сиденья своих дребезжащих и чадящих бензиновой гарью кабриолетов и по уходящей куда-то к небу лестнице карабкаюсь к автобусной остановке.
«Народная гостиница», к которой лежит мой путь, — причуда китайской архитектуры 50-х годов, своеобразный симбиоз пекинских Храма неба и Ворот небесного спокойствия. По сравнению с появившимися ныне в Китае суперсовременными отелями она не так велика и роскошна, предлагает постояльцам немногим более 200 мест, но это места на любой, даже самый привередливый вкус: от пятикомнатных апартаментов до публично не рекламируемого, но широко известного в среде старающихся экономно путешествовать по стране иностранных студентов «общежития» — просторного помещения на 20–25 коек, существенной достопримечательностью которого являются крысы, имеющие дурную наклонность прыгать на безмятежных постояльцев в самые сладостные моменты их сна. Право, испытавшие сии острые ощущения обители «общежития» рассказывали о нем с затаенной гордостью и даже некоторым бахвальством.
Меня такое соседство не прельщает, но в северной угловой башенке под разлетающимися по всем четырем сторонам света загнутыми вверх концами крыши находится удобный и дешевый четырехместный номер. Максимум комфорта — от индивидуального душа до цветного телевизора — и отсутствие соседей заставляют поверить, что и без вездесущего Ли Мао можно неплохо устроиться.
Главная моя на сегодня задача — добыть билет на теплоход до Ичана, желательно на завтра. Достаточно авантюрная затея, если положиться на опыт уже прошедших через чунцинское горнило путешественников. То, что я вижу у касс речного вокзала, — серьезный довод в пользу самых пессимистических прогнозов. У двух касс — невообразимая давка; в третью, где выдаются квитки на покупку билетов на завтра, — некое подобие очереди, в котором тщетно пытаются сохранять невозмутимое спокойствие несколько европейцев. Хвост этой, с позволения сказать, очереди странным образом извивается и подкрадывается к самому окошку. Здесь у меня шансов, конечно, нет, а в двух других кассах, где очередь оказывается пожиже, со мной просто не хотят разговаривать.
Кончается все довольно неожиданно. Под давлением вдруг забурлившей массы китайцев голова худощавого блондина, титаническими усилиями прорвавшегося к заветному окошку, разбивает его верхнюю застекленную часть. Вскрик, звон падающих стекол, мгновенное оцепенение — и снова толпа сжимается в тугую пружину. Инцидент воспринимается как небольшое недоразумение, на которое не стоит обращать внимания. Несколько китайцев с любопытством наблюдают, как спутница пострадавшего вытирает с его побелевшего лица кровь, а давка продолжается, продолжается до тех пор, пока спохватившиеся власти, опасаясь новых происшествий, не закрывают злополучную кассу на неопределенное время. Кажется, все потеряно, надежд нет. Но рискую сделать еще одну попытку, и мне вдруг везет в последнем окошке, очередь у которого неожиданно поредела.
Вот теперь можно и с городом познакомиться поближе. Что ж, с первых шагов по Чунцину становится очевидно, что 236 для Китая он — явление довольно своеобразное. Прежде всего в плане рельефа: привыкнув к равнинному характеру китайских городов, трудно сразу свыкнуться с его неровностями, перепадами. Центральная (и самая древняя) часть Чунцина расположена на гористом полуострове, образованном некоторое время текущими параллельно друг другу Янцзы и Цзялинцзяном. Если рассматривать крупномасштабную карту города, полуостров похож на голову вытянувшего шею и к чему-то недоуменно принюхивающегося дога. Наверное, ему не дают покоя запахи, издаваемые уже изрядно пропитанными промышленными стоками водами Великой реки…
От примостившегося на кончике собачьего носа пассажирского речного вокзала спускаюсь вниз, туда, где должна, по крайней мере мне так кажется, быть набережная Янцзы. Ютящиеся под скалами дома, склады, сараи… Асфальт переходит в тропинку, в конечном счете грозящую оборваться вниз, к усыпанному камнем и всяческой рухлядью берегу. С трудом — приходится возвращаться — отыскиваю врезавшуюся в скалу и проходящую через чьи-то частные владения, чуть ли не через крыльцо, лестницу, по которой, кряхтя и отдуваясь, выбираюсь в мир каменных ступенек, извилистых переулков, узких переходов, зажатых с двух сторон каменными заборами и слепыми стенами зданий. Ощущение, будто из сырого подвала поднялся в цокольный этаж сурового, опостыло-серого средневекового замка. Еще рывок — и я наверху, а за спиной, почти под ногами остается море черепичных крыш, за которым в белесой дымке мутнеет полоска воды, огражденная с юга таинственными, чуть размазанными контурами гор.
Пока я совершаю все эти сложные перемещения, время движется к полудню. Становится жарко. Над городом недвижимо висит такое же сизое марево, что и над Чэнду. Разве что меньше пыли и улицы кажутся значительно чище, чем в сычуаньской столице.
Целенаправленно двигаюсь на запад, в сторону гостиницы, а потом ориентируюсь и на вынырнувшую из-за холма видимую цель — уверенно возвышающуюся над городом, укутанную зеленым покровом вершину. Интуиция подсказывает, что на ней обязательно должна находиться видовая площадка!
Извилистая дорожка, ведущая к вершине, обсажена деревьями и кустарником. В парке пустынно: Чунцин — город рабочий, совсем не туристический, и лишь единицы таких, как я, праздношатающихся могут позволить себе подобное времяпровождение: карабкаться на гору Пипа в дневное время.
«Пипа» в данном случае — не тот древний музыкальный инструмент, о котором не раз уже шла речь, а японская мушмула, дерево, довольно широко распространенное в окрестностях Чунцина и, естественно, произрастающее на самой высокой из его гор. В былые годы на ее склонах строили свои резиденции контролировавшие город милитаристы. В 1955 г. у подножия был разбит парк, а на макушке Пипа, с которой открывается панорама города и охватывающих его полукольцом рек, построена беседка Красной звезды. Отсюда Чунцин — нескончаемое столпотворение современных многоэтажек, среди которых черными, кое-где укрытыми зеленой листвой пятнами разбросаны приземистые постройки прошлого. Над всем этим возвышается круглая трехъярусная башня гостиницы «Жэньминь» (рис. 57).