На следующий день я снова навестил вождя. Модема принял меня во дворике, представил жене и сыновьям. Затем он велел принести по деревянному стулу для меня и господина Уэбба и попросил рассказать о последних событиях в Капской колонии и районе алмазных разработок. Он осведомился также о действиях английской администрации на юге, пожаловался на бесчинства буров на востоке и наконец спросил, англичанин я или бур. Ответ господина Уэбба, сказавшего, что я чех, остался для него непонятным. Узнав затем мое имя, он велел сидевшим во дворе старым баролонгам повторять так странно для него звучавшие слова, пока он их не запомнил. На прощание мне пришлось обещать вождю вновь побывать у него при следующем посещении области баролонгов. Господин Уэбб вручил мне два письма — одно торговцу Мартину, жившему в Мошаненге, другое — на имя царя Монтсуа, которое Мартин должен был прочесть адресату…
Мы остановились в часе пути от Мошанепга. И вскоре удостоились самого почетного визита, какой только возможен в области бангвакетсе. К нам подкатил крытый двухколесный экипаж, запряженный четверкой лошадей. Стефан[18] придержал лошадей, и из экипажа вышло четверо африканцев.
Первым появился молодой человек лет двадцати пяти— двадцати восьми, отрекомендовавшийся Мобили — сыном одного из вождей басуто. Ф. знал его еще по Кимберли. Благодаря английскому воспитанию и хорошему знанию английского языка молодой человек служил там в суде переводчиком. Он слыл любителем легкой жизни. В настоящее время он объезжал вождей бечуанов и за несколько дней до нашего приезда вернулся от царя племени баквенов.
Обменявшись рукопожатием с господином Ф., Мобили представил нам остальных африканцев.
— Это два выдающихся царя бечуанов — Монтсуа, повелитель богатого и могущественного племени баролонгов, и Хацициве, царь бангвакетсе; с ними главный советник, или вице-канцлер, государства бангвакетсе, — сказал он.
Монтсуа — полный мужчина лет пятидесяти, с улыбающимся, добродушным лицом, сразу же внушил мне доверие. Высокий и худой Хацициве, а также его вице-канцлер показали, что умеют менять в зависимости от обстановки выражение своих морщинистых лиц. Все они были одеты по-европейски. Хацициве щеголял в длиннополом пальто и в цилиндре.
Во время оживленной беседы африканцы старались разузнать о нас как можно больше (переводили Мобили и Пит). Монтсуа сказал, что приветствует меня вдали от своего города. В данный момент он находится не в своих владениях, а на земле своего друга Хацициве. Он давно уже покинул берега Молопо, где его теснили буры. Ему надоели их проделки, и теперь он собирается уехать и из Мошаненга, чтобы построить себе город или в районе Пулфонтейна, или на реке Лотлакане. Он будет рад принять меня там.
Затем меня спросили о цели моего путешествия. В ответ я показал несколько чучел птиц, которые вызвали изумление. Мобили перевел царю мои объяснения по поводу изготовления чучел, но тот ничего не понял и все качал головой. Когда же я попросил царя соблюдать осторожность, так как в коже чучела содержится яд («Плохое, — перевел Мобили, — дурное лекарство»), престарелый царь слегка вскрикнул и выпустил чучело из рук: бечуаны ничего так не боятся, как искусственного яда; всякое лекарство, которое не помогло больному, ухудшило его состояние или не предотвратило смерть, считается у них ядом. Монтсуа и его спутники осмотрели свои руки и, засучив рукава сюртуков, принялись тереть пальцы песком. Я велел принести воды и мыла и предложил Монтсуа полотенце, которым он воспользовался со все еще озабоченным лицом. Царь успокоился только тогда, когда через посредство Мобили я разъяснил ему, что этот яд не действует на кожу человека.
Еще большее удивление вызвали мои банки со змеями, ящерицами, лягушками и пауками. На этот раз от шумных возгласов не удержался даже Мобили, несмотря на его манеры ученого. Все четыре посетителя отпрянули назад, а Монтсуа выставил перед собой палицу и ни за что не хотел подойти поближе. Он с удивлением посматривал то на меня, то на банки и успокоился только тогда, когда удостоверился, что змеи «спят в пиве белых» и не могут выползти.