Девятого сентября отряд кораблей Волжской флотилии подошел к Казани, на пристани бывшего пароходства «Самолет» высадился десант и, захватив у белочехов артиллерийские орудия, начал обстрел города. Среди «доблестных» защитников Казани началась паника. Перхурову чудом удалось вырваться из окружения, пробраться в Уфу.
Савинкова здесь уже не было. Бывший руководитель «Союза защиты Родины и свободы» понял: надо бежать. «Социалист» становится доверенным лицом монархиста Колчака и уезжает за границу выпрашивать у союзников вооружение, убеждать их не прекращать войны с Советами.
Ярым сторонником «верховного правителя» становится и Перхуров, за заслуги в борьбе с большевиками его производят в генерал-майоры.
С новым званием — новое назначение: Перхуров — начальник партизанских отрядов Третьей колчаковской армии. Впрочем, командовать ему пришлось только одним отрядом — под ударами Красной Армии воинство Колчака бежит. Бежит и Перхуров.
В марте двадцатого года севернее Байкала поредевший отряд новоявленного генерал-майора окружили красные партизаны, предложили офицерам сдаться без боя. Перхуров колебался: ему, потомственному дворянину, выпускнику Генеральной академии, наконец, генерал-майору, — поднять руки перед мужичьем с охотничьими дробовиками?
Колебания кончились, как только красный парламентер, бородатый сибиряк с умными, насмешливыми глазами, показал ему газету с постановлением Советской власти об отмене смертной казни в связи с разгромом Юденича, Колчака и Деникина.
— Сдавайся, господин офицер, подобру-поздорову, пока Советская власть милует. Да больше не греши, а то ведь и казнит, — посоветовал мужик.
Перхуров приказал отряду сдать оружие, но совет парламентера пропустил мимо ушей…
В Иркутском лагере для военнопленных он узнает о нападении белопанской Польши, о воззвании Советской власти к офицерам помочь в борьбе с польской шляхтой. Перед Перхуровым замаячила надежда сбежать за границу. Он пишет заявление с просьбой направить его на фронт, но энтузиазм бывшего генерал-майора настораживает, ему отказывают.
А в это время за тысячи верст от Иркутска, в Варшаве, на французские, английские, польские деньги Савинков собирает так называемую «Русскую народную армию».
Но война закончилась не так, как мечталось Савинкову, — Красная Армия чуть было не взяла Варшаву. Пришлось заняться работой хоть и хорошо оплачиваемой, но грязной — создавать на территории своей бывшей родины шпионскую сеть, полученные сведения сбывать польской разведке. Подсобным органом ее становится созданный Савинковым «Народный союз защиты Родины и свободы», банды которого пересекают польскую границу, убивают, вешают, травят ядом, сжигают живьем коммунистов и сочувствующих, грабят советские банки, спускают под откос поезда, угоняют скот, освобождают из тюрем уголовников.
Если бы бывшему начальнику штаба «Союз защиты Родины и свободы» Перхурову удалось вырваться из России, то он нашел бы в новой савинковской организации достойное применение своему опыту.
Но Перхуров не теряет надежды — его час еще придет. В конце двадцатого года, скрыв свое участие в ярославском мятеже, он проходит фильтрационную комиссию и направляется в Екатеринбург, в распоряжение Приуральского военного округа.
Вспыхнул кронштадтский мятеж, которой оживил все контрреволюционное подполье. В Екатеринбурге нашлись люди, которые знали о роли Перхурова в ярославском мятеже, предложили ему, с его опытом, возглавить восстание в губернии. Перхуров соглашается не раздумывая, налаживает связи с офицерскими группами, с бандами бело-зеленых, все подготавливает для бегства в Колчедан, со взятия которого должно начаться восстание. И тут чекисты Екатеринбурга, давно приглядывавшиеся к военспецу, арестовывают его вместе с сообщниками. Становится известным участие Перхурова в ярославском мятеже, под конвоем его отправляют в Москву, потом в Ярославль, куда выехали члены Верховного Военно-революционного трибунала.
Судебный процесс по делу Перхурова наметили проводить в здании бывшего Интимного театра, в котором до мятежа была штаб-квартира заговорщиков, здесь принявших решение о начале мятежа. Но желающих присутствовать на суде оказалось так много, что слушание дела Перхурова перенесли в Волковский театр, где разыгралась последняя сцена мятежа, когда немецкий лейтенант Балк пытался спасти от справедливого возмездия сдавшихся ему офицеров перхуровского штаба. Теперь здесь должна была решиться судьба самого «главноначальствующего».
Доверимся памяти и впечатлениям очевидцев…
Черная тюремная машина входит в толпу у театра, словно поршень в масло, из нее выводят Перхурова. Он снимает фуражку, набожно крестится на главки Казанского монастыря и на прямых, негнущихся ногах идет к подъезду. Некоторое время толпа молча смотрит на него. И, словно булыжники, на полковника обрушиваются крики:
— Иуда!
— Убить, как собаку!
— Чего зря по судам таскать?!
Толпа дрогнула, загудела, перегородила проход к подъезду. Конвоиры с винтовками сгрудились вокруг Перхурова, чтобы предотвратить самосуд. Начальник конвоя обращается к толпе:
— Граждане! Успокойтесь! Всему свое время!
Это спасло Перхурова.
На сцене театра — члены Ревтрибунала, обвинитель, защитник. На скамье подсудимых, под охраной, — Перхуров. На нем галифе, короткая офицерская куртка, отчего длинные руки полковника кажутся еще длиннее. Черные волосы мысом нависают над низким, упрямым лбом. Лицо смуглое, почти темное, с резко выдающимся носом. Небольшая черная борода и усы, неискренние, лихорадочно блестящие глаза. Таким в день начала суда предстал Перхуров перед очевидцами…
Зачитывается обвинительный акт. После пятиминутного перерыва опрашивается подсудимый. Перхуров отвечает четко и даже с бравадой. Православный. Сорок шесть лет. Потомственный дворянин Тверской губернии. Учился в Московском кадетском корпусе, затем в Александровском военном училище. Выпускник Академии Генерального штаба. Германскую войну начал капитаном, закончил полковником. После Февральской революции ни в каких выборных органах не состоял, с политическими партиями связей не имел. Служил в артиллерийском дивизионе Двенадцатой армии. После Октябрьской революции некоторое время — руководитель военной школы…
Голос Перхурова тускнеет, о ярославском мятеже, бегстве в Казань, службе у Колчака, пленении и вторичном аресте рассказывает без энтузиазма, обвинителю приходится вытягивать из него каждое слово:
— Признаете ли вы, что боролись с Советской властью?
— Я за Учредительное собрание, которое выберет ту власть, которую захочет большинство, — пытается Перхуров уйти от ответа, хотя вопрос предельно ясен.
— Каким путем вы думали провести свою политическую программу?
— Путем вооруженной борьбы, — мнется полковник.
— Борьбы с кем?
— С Советской властью.
— Значит, вы признаете, что боролись с Советской властью?
— Если бы Учредительное собрание избрало формою правления Советскую власть, мы бы с ним согласились. Но сначала выборы, свободные выборы в Учредительное собрание.
— Свергнув Советскую власть в Ярославле, вы арестовали всех городских большевиков, — напоминает обвинитель.
— Для созыва Учредительного собрания необходимо временное отстранение большевиков.
Обвинитель уточняет:
— Временное отстранение — это физическое истребление коммунистов?
— За время мятежа я не подписал ни одного смертного приговора! — вскидывается полковник.
— Вашими офицерами были расстреляны большевики Закгейм, Зелинченко, Нахимсон.
— Это случилось при аресте, — невразумительно отвечает Перхуров. — Как погиб Нахимсон, я вообще не знаю, не слышал…
— За каждый артиллерийский выстрел вы обещали казнить десять коммунистов.