Выбрать главу

Когда принес его на подпись Лагутину, тот проговорил нерешительно:

— Наверное, коряво мы тут высказались, — и добавил твердо: — Но ничего, зато искренне, от всего сердца.

И править документ не стал.

Утром чекисты несли из дома кто шинель, кто гимнастерку, кто сапоги. У Тихона всех-то вещей — только что на себе. В отцовском фанерном чемодане нашел связанные матерью шерстяные перчатки и носки, их и принес. А Зубков, словно и впрямь в пику Бай-Бородину, притащил в губчека пару почти новых валенок, сам ходил в разбитых солдатских сапогах, в которых вернулся с фронта.

На следующем заседании Коллегия рассматривала дела участников мятежа. Настроение у всех было суровое — многие в мятеж потеряли родных, близких. С непривычки обстановка в комнате показалась Тихону даже гнетущей.

Докладывал председатель губчека, голос словно бы надтреснутый от волнения:

— …Синаулин Василий Алексеевич. Начальник отряда второго боевого участка на Стрелке. Расстреливал мирных жителей… Поваров Павел Николаевич. Комендант пристани Понизовкина. Разъезжая с пулеметом по деревням, принуждал крестьян выступать против Советской власти… Гадлевский Андрей Константинович. Штабс-капитан. Руководил арестами коммунистов. Пойман с оружием в развалинах Демидовского лицея. Отстреливался до последнего патрона…

Лагутин помолчал, спросил, будут ли какие вопросы.

— Чего тут спрашивать?! — дернулся на стуле Зубков. — Они с нами до последнего патрона, ну и мы с ними… Этот гад Гадлевский последним патроном Сашу Миронова застрелил.

Чекисты потупили головы, вспомнив матроса, присланного в губчека питерскими большевиками.

За расстрел Гадлевского и других проголосовали единогласно.

— В этом списке еще один участник мятежа — Жохов Никон Ипатьевич. Крестьянин. Записался в Северную Добровольческую армию, — как-то неуверенно зачитал Лагутин следующее дело, словно бы сомневаясь, заниматься ли им сейчас, после разговора о Саше Миронове.

— В одном списке — одно и наказание: расстрелять, — коротко и зло произнес Зубков.

— Этот Жохов — крестьянин, — повторил Лагутин.

— Раз участвовал в мятеже, — значит, враг, а потому расстрелять, — бросил Зубков раздраженно и непримиримо.

Председатель губчека поправил ремни на гимнастерке, откашлялся в кулак и высказал то, что его тревожило в этом деле:

— Что-то тут не так: крестьянин — и против Советской власти. Может, его вот такой Поваров с пулеметом и заставил в добровольцы пойти?

— Что ты предлагаешь, Михаил Иванович? — спросил Лобов.

— Пересмотреть дело Жохова. Если в мятеже активно не участвовал — меру наказания смягчить.

— А если участвовал? Если он наших людей убивал? Тогда как? — вытянулся вперед Зубков.

— Тогда я, Ефим, первым за расстрел проголосую, — ответил Лагутин с такой решимостью, что больше фронтовик ни о чем его не спрашивал, нахохлился на стуле.

Лобов предложил поручить эту проверку Тихону:

— Вагин сам из Заволжья, знает, как перхуровские вербовщики работали. Может, и не виноват человек…

На том и порешили.

Закончив с делами мятежников, Лагутин зачитал уголовные дела участников банды Ферта.

— Рагузов Иван Иванович. Раньше судился четыре раза за грабежи. По регистрации уголовного бюро — «домушник-громила»… Терентьев Артем Николаевич. Топором убил кассира ткацкой фабрики…

Разгоняя табачный дым, замелькали кулаки. Зазвенели возбужденные голоса:

— Этих не перевоспитаешь!

— Точно. Черного кобеля не отмоешь добела!..

— Расстрелять!

Так Коллегия решила судьбы налетчиков, долгое время терроризировавших город.

Потом Лагутин дал слово начальнику иногороднего отдела. По тому, как нервничал Лобов, все поняли — дело у него необычное. Так оно и оказалось.

— Участники мятежа и уголовники — это явные враги Советской власти, с которыми мы бились и будем бороться с оружием в руках. Но у нас, товарищи, появились и другие враги, в наших собственных рядах. Они действуют исподтишка, прикрываются документами советских работников и даже званием коммуниста.

Чекисты перекинулись недоуменными взглядами. Лобов вынул из папки листок, зачитал:

— «За малейшее пристрастное отношение к тому или иному лицу, не говоря уже о попытке к взяточничеству, равно как и за малейшее колебание или нерешительные действия по отношению к врагам рабоче-крестьянской Советской власти, сотрудники Чека подвергаются суровой ответственности, до расстрела включительно…» Это из инструкции, которую мы с вами утвердили на Коллегии.

— Не тяни, Андрей. Неужели среди нас нашлась такая сволочь? — поторопил Зубков.

Голос Лобова звучал нервно, прерывисто:

— На прошлой неделе я выезжал в Ростов и арестовал в уездчека Рохмана Зиновия Яковлевича, заведующего отделом по борьбе со спекуляцией. Его послали в уезд, где он по собственному усмотрению налагал на крестьян контрибуции, двадцать шесть тысяч из них присвоил себе.

— Расстрелять мерзавца! — вскочил на ноги Зубков. — К революции, к святому делу, примазался, чтоб лапы погреть.

— Вместе с Рохманом действовал милиционер Ростовского уголовно-розыскного бюро Дубняк Лаврентий Григорьевич. Получил от него за участие тринадцать тысяч.

Возмущенные чекисты заговорили наперебой:

— Если эту заразу сейчас не выведем, они, как клопы, расплодятся. Расстрелять!

— Расстрелять, чтобы и другим неповадно было!

— Расстрелять!

Тихон записывал это решение так, словно водил не пером по бумаге, а штыком по камню.

Через несколько дней в губернской газете в разделе «Действия местных властей» появился новый список расстрелянных по постановлению Ревтрибунала.

С каждым днем списки эти становились все короче, печатались в газете все реже.

Город очищался от уголовников и недобитых перхуровцев, восстанавливалось городское хозяйство. Опять заскрежетали по улицам старенькие, побитые трамваи с поблекшими рекламными железными листами на крышах. По Большой Московской до самого вокзала снова светилась по вечерам редкая цепочка фонарей. В бывшей гимназии Корсунской на Богоявленской площади заработали почта, телефон и телеграф. В кинематографе «Аквил» крутили душещипательную мелодраму «И были разбиты все грезы». В «Кино-Арс», разместившемся в том самом здании на Борисоглебской улице, где до мятежа был Интимный театр Барановской и штаб-квартира заговорщиков, показывали фильм с загадочным названием «Неведомые руки».

Город ожил, начали забываться ужасы мятежа.

Однажды, когда Тихон зашел к предгубчека по делу Жохова, в кабинете появился посетитель в черном костюме, визитке, с галстуком бабочкой. Церемонно представился:

— Актер Теребицкий, назначен помощником режиссера городского театра. Имею к вам дело чрезвычайной важности.

Лагутин предложил ему сесть. Тихон поднялся, чтобы выйти из кабинета и зайти позднее, но актер остановил его:

— В моем деле ничего секретного нет.

— Вы сказали — дело чрезвычайной важности, — напомнил Лагутин.

— Именно чрезвычайной! — поднял актер указательный палец. — Я уже был в Военно-революционном комитете. Но там меня известили, что в связи с улучшением обстановки в городе они передают всю власть губисполкому. Я пошел туда. Там заявили, что подобные вопросы находятся в ведении городского исполкома. Оттуда меня послали в милицию, из милиции — к вам. Вы, товарищ председатель губчека, моя последняя надежда. Если не поможете, то мне придется обратиться к самому господу богу.

— Выкладывайте ваше дело, товарищ Теребицкий. У нас работы по горло.

— Я понимаю, понимаю, беру быка за рога… Как вы, наверное, знаете, городской театр недавно муниципализирован и отныне носит название «Советский театр имени Федора Григорьевича Волкова». К настоящему времени труппа театра практически укомплектована, не хватает только одной инженю и простака. Но эти проблемы наш коллектив как-нибудь решит.