— А может, не надо их, товарищ чекист? — обратился Пашка к Тихону.
— Что не надо?
— В Советскую республику брать, все равно сбегут. И нам попадет, что сдались. Они фартовые, с настоящими урками водятся.
— А ну, веди, Пашка, — решил Тихон. — Брать, так всех.
Мальчишка неохотно поплелся к высокому завалу из шпал, колесных осей, искореженного металла. За ним Тихон, Коркин, еще двое рабочих.
Возле деревянной теплушки с наглухо забитыми окнами Пашка остановился, показал на нее пальцем:
— Сами идите. Еще пальнут сдуру…
Тихон с подножки открыл дверь, вступил в тамбур, осторожно открыл вторую дверь. Дальний угол теплушки был отгорожен рваной дерюгой, сквозь дыры струился свет, доносились возбужденные голоса:
— Себе!
— Восемнадцать!
— Ставлю шпалер!
— Срежь!
Чекист подошел к дерюге, отогнул край. За перевернутой днищем кверху пузатой бочкой, на которой стояла «летучая мышь», сидели четверо пацанов. Были они постарше других, одеты потеплее, и только один — низенький и чернявый — сидел в матросском тельнике и дрожал то ли от возбуждения, то ли от холода.
«Чинарик», — догадался Тихон, пригляделся к другим игрокам. Узнал и Воблу, и Дылду, — так точно были даны клички. У Бени-шулера на голове красовалась офицерская фуражка, хитрые и злые глаза из-под лакированного козырька следили за каждым движением дружков, подсматривали их карты.
В «банке» у бочки — ворох барахла: грязная казацкая папаха, заношенный до сального лоска японский мундир, окопная шинель, две финки с наборными ручками, новенький наган-самовзвод.
— Двадцать! — азартно выкрикнул Чинарик.
— Очко! — бросил карты на бочку Беня-шулер, потянулся к «банку».
Тихон сорвал дерюгу, схватил удачливого игрока за руку.
— Погоди-ка, я револьвер посмотрю, не мой ли?
Беспризорники от неожиданности онемели, раскрыли рты.
— Отпусти, лягавый! — первым сообразил, что случилось, Беня-шулер.
Тихон взял револьвер, убедился — барабан пустой. Спросил:
— Где пушку нашли?
— А ты что за фигура? — хорохорился Беня-шулер.
Тихон объяснил, зачем он и рабочие пришли в блатную республику, рассказал о колонии в Волжском монастыре.
Беня-шулер решил за всех:
— Не, это нам не подходит, мотай отсюда.
— Вместе будем мотать, до самого монастыря. Шмотки твои? Забирай, — Тихон кинул папаху и японский мундир Чинарику.
Тот боязливо покосился на Беню-шулера, но спорить с чекистом не стал, оделся, накинул и шинель.
Револьвер Тихон сунул в карман, игроков вывели из теплушки. Беня-шулер погрозил Пашке кулаком:
— Лягавым продался, падла?! Под землей найду, наколю на перо.
Пашка ощетинился ежом, хотел что-то сказать и не успел, — мелькнув желтыми ботинками, Беня-шулер метнулся в сторону, скрылся в лабиринте разбитых вагонов.
Тихон бросился было за ним, но понял: искать его здесь бесполезно. Заметил — Пашка и игроки обрадовались бегству главаря. Спросил, чей револьвер.
— Беня-шулер на банк поставил, — ответил Чинарик. — Гад буду — крапленые карты подсунул, все банки срывал, зараза.
— Откуда у него револьвер?
— Дядька подарил, который у нас в теплушке три ночи ночевал.
— Что за дядька? — насторожился чекист.
— Беня-шулер для него по адресам ходил, узнавал, живут ли хозяева. Не иначе — домушник, — тоном знатока закончил Чинарик.
Больше о странном госте блатной республики он не знал, Вобла с Дылдой тоже ничего не добавили.
«Не связной ли от Перхурова? — подумалось Тихону. — Пора бы ему уже объявиться».
Построив беспризорников в колонну, рабочие повели их к Волжскому монастырю. После бегства Бени-шулера никто уже не порывался дать стрекача, возраст у граждан блатной республики был такой, что все новое, неизведанное было им интересно, потому и не разбегались. Разговоры вели «серьезные»:
— У Яшки Рыжего маруха была, графиней звали, все зубья золотые. Вот садится он с ней на извозчика…
— А кто это — Яшка Рыжий?
— Фартовый мужик! Вынимает из карманов пару шпалеров, вкатывается к буржую: «Граждане-господа-товарищи! Хоп-стоп, не вертухайтесь! Деньги на стол!»
— Кутенок твой Рыжий! Вот Сашка Ферт — это да! Его лягавые, двадцать человек, окружили, а он бомбами раз-раз! Золото мешками брал…
И плетется быль-небыль об удачливом налетчике — бред больной, испорченной фантазии.
Рядом с Тихоном, засунув руки в карманы грязного зипуна с оборванными рукавами, молча шел Пашка-хмырь. На одной ноге зашнурован проволокой ботинок, к другой веревкой привязана галоша, на голове суконный картуз без козырька.
— Бени-шулера не боишься? — спросил Тихон, чтобы завести разговор. — Вдруг найдет тебя?
— Финки я не боюсь. Чинарик болтал, ты у Бени наган умыкнул. Отдай его мне, начальник, а? — поднял мальчишка светлые, не по-детски серьезные глаза. — У тебя казенный есть, зачем тебе второй?
— А тебе зачем? Беню-шулера дырявить?
— Он — ботало пустое, только треплется. А этого дядьку, который у них в теплушке ночевал, я бы враз изрешетил.
Чекист удивился ненависти в голосе беспризорника:
— За что ты его так?
— Есть за что, — не стал тот объяснять.
Убедившись, что нагана ему не видать, словно воды в рот набрал, как ни старался Тихон разговорить его.
Кто-то в середине колонны тоненьким фальцетом с залихватской удалью запел:
Беспризорники дружно и озорно подхватили знакомые слова:
А Тихону вспоминалось, как босиком шагал по этой же дороге в толпе богомольцев, выполняя задание губчека, прислушивался к разговорам о чудесах, которые творила икона Волжской божьей матери, поддакивал, благостно вздыхал, крестил лоб.
Вот и монастырь с толстыми каменными стенами, над темной кедровой рощей в сером небе кружили черные крикливые птицы.
Защемило сердце, когда увидел дом церковного старосты Сафонова, — с заколоченными крест-накрест окнами, крыльцо с оторванными перилами. Вспомнил, как сидел здесь с Машей и гасли в небе последние лучи солнца, как шел потом с девушкой по узкой тропке и волновался, когда случайно касался теплой девичьей руки.
Из губчека старосту выпустили. Видимо, сбежал из родных мест подальше, а может, в городе устроился, ждет, не придут ли опять господа к власти.
Возле дома наместника монастыря, где арестовали Сурепова и Поляровского, колонну встретила ткачиха Минодора, представила Тихону худощавого мужчину с пасмурным бледным лицом. Это был учитель Сачков, назначенный директором колонии.
Вместе осмотрели дом наместника. На втором этаже ткачихи соломой набивали полосатые матрасы, на нижнем заволжские рабочие сбивали длинные столы и лавки — здесь оборудовали столовую.
Столяр Дронов узнал Тихона, скрипучим голосом ехидно спросил:
— Слышал, в большие начальники выбился?
— Еще нет, в рядовых хожу, — отшутился Тихон.
— Дело твое молодое, еще выслужишься. Ты там подскажи новым властям, чтоб на каждый завод, на каждую фабрику по чекисту назначили.
— Это зачем же?
— А вместо бывших хозяев. Без них порядку, смотрю, стало меньше, всяк сам себе хозяин. Так можно ой до чего избаловать людей. Вот Советская власть беспризорных берет на содержание, обувать, одевать и кормить обещается. А я б на месте советских начальников подумал, какое дело им в руки дать.
— Мы здесь школу откроем, ребятишкам учиться надо, — вступила в разговор Минодора.
— А я б в первую очередь мастерскую тут открыл, столярку например. Без труда учебой только новых барчуков плодить.
Ткачиха посмотрела на директора колонии:
— Хорошая мысль! А как вы считаете, Герман Васильевич?
— Надо подумать, — сухо ответил тот и отвернулся, как бы давая понять, что такие важные вопросы мимоходом не решают.