Первым порог офиса перешагнул Паттерсон. Револьвер Малыша, кольт тридцать шестого калибра, шериф держал в левой руке, нанизав предохранительную скобу, защищавшую спусковой крючок, на толстый, выставленный вперед указательный палец. Следом вошел Клив. Он сразу отметил существенно понизившийся уровень янтарной жидкости в стоявшей на столе бутылке, так, словно в их отсутствие Генри Аллан Льюис опрокинул то ли три, то ли четыре порции виски. Но старик мэр держался неплохо. Он сидел развалясь, закинув ногу на ногу, и сосредоточенно шевелил губами, возможно, проговаривая в уме формулу обвинения. Обернувшись на звук открываемой двери, он подался вперед.
— Так, так, так. Что тут у нас?
Шериф молча пересек комнату и, подойдя к столу, протянул руку так, что указательный палец с болтавшимся на нем револьвером застыл в паре дюймов от лица мэра. Тот с неподдельным интересом смотрел на орудие двойного убийства. Затем, словно заметив нечто важное, аккуратно снял револьвер с импровизированного крючка. Придерживая оружие за ствол и курок, поднялся на ноги, и сделал несколько шагов по направлению к окну. Присмотрелся, поднеся кольт к лицу, как это делают очень близорукие люди, и, вскинув глаза на Клива, спросил:
— На рукояти кровь старика?
Клив молча кивнул. Льюис подошел к столу и осторожно, словно револьвер был сделан из тончайшего фарфора, положил оружие на стол, затем повернулся к стоящему за спиной Кливу.
— Мистер Бриннер, — голос его звучал твердо, темные глаза буравили лицо Клива, — у меня к вам предложение. Вы остаетесь на казнь в качестве свидетеля обвинения, а я завтра же отправлю парочку крепких парней в лачугу Хуареса. Они похоронят старика. Вы согласны?
Клив кивнул.
— Хорошо, я задержусь. Ворота сарая закрыты, так что койоты вряд ли доберутся до тела.
Мэр согласно махнул рукой и уже открыл рот, собираясь что то добавить, когда за окнами раздались звонкие удары церковного колокола.
— Одиннадцать, — произнес шериф Паттерсон. И взглянув на скорчившегося в углу Ринго, тихо прибавил, — Скоро в путь.
Клив успел сварить себе кофе и приготовился раскурить только что свернутую самокрутку, как дверь с грохотом распахнулась, а в помещение ввалились два молодчика, самой что ни на есть, бандитской наружности. Грубые обветренные лица покрывала недельная щетина, длинные волосы под серыми от въевшейся пыли шляпами сбились в колтуны. Из-под грязных плащей виднелись рукояти больших револьверов. Две пары красных, словно с перепоя, глаз, подозрительно уставились на Клива.
— Мистер Бриннер, позвольте представить моих помощников, — произнес шериф. — Тот, что побольше, Дуглас О'Брайан. Второго зовут Марлин Девро. Оба провели две недели, выслеживая шайку скотокрадов на ранчо «M&W», так что выглядят они не очень.
Клив мысленно выругался и незаметно убрал руку от рукояти ремингтона. «Нервы ни к черту», — с досадой подумал он.
Шериф Паттерсон, покончив с любезностями, инструктировал своих депьюти, в изобилии используя определения «сукин сын», «ублюдок» и «кусок дерьма». Бриннер с легким удивлением смотрел на совещающуюся троицу. До этого момента речь шерифа, хоть и не изобиловала мудреными словечками, но звучала вполне прилично даже для уха методистского священника. Отчаявшись разобраться в причинах такой неожиданной метаморфозы, он безразлично пожал плечами и принялся смотреть в окно.
Главная улица Хейвена, такая пустынная еще несколько часов назад, заполнилась людьми. Почтенные матроны в строгих капорах и длинных закрытых платьях, неспешно проплывали мимо окон городской кутузки в сопровождении чисто выбритых кавалеров, щеголяющих модными шляпами-котелками, выходными пиджаками и белыми рубашками с высокими, накрахмаленными воротничками. Весело щебеча и шурша кринолинами, появилась и пропала стайка девиц из салуна. Их лица покрывал густой слой румян, на взбитых волосах чудом держались легкомысленные атласные шляпки. Глаза горели, ярко накрашенные губы то и дело растягивались в улыбках, более напоминавших звериный оскал. Убеленные сединами пожилые джентльмены, на ходу попыхивающие трубками и сигарами. Сбившиеся в тесную кучку ковбои в пыльной, потертой одежде. Наверняка не местные, работники одного из ранчо, быть может, того самого «M&W». Все они шли на площадь. Ведь сегодня особенный день, не правда ли? День казни.