И тут свет из предбанника пересекли еще чьи-то тени. И прежде чем троица успела передернуть затворы автоматов, прежде чем Антон успел распрямиться — прозвучали негромкие отрывистые хлопки. И все трое — Леха, Мо и Ши — со стонами свалились на пол, роняя оружие и хватаясь за пробитые пулями руки. В дверном проеме появились двое других китайских боевиков. Один из них сказал по-китайски:
— Ши Хуань! Ты работал на рынке и не был нашим бойцом. Деньги соблазнили тебя совершить эту низость. И все только потому, что тебе их предложил наш бывший боец, ставший предателем?
Ши захрипел:
— Я не виноват! Пощадите.
— «Триада» пощадит тебя, — сказал боевик и выстрелил ему в голову.
Леха мелко дрожал и пытался уползти в угол. Мо Яньпу лежал молча, стиснув зубы. Антон и Голованов с Чонгом Ли замерли за своими укрытиями.
Боевик заговорил по-русски:
— А ты, Леха, соблазнил наших братьев деньгами и втянул в чужие дела. Но ты не виноват, что они соблазнились. «Триада» пощадит тебя…
Леха зажмурился, скуля на тихой высокой ноте.
— Лежи здесь. И жди, что с тобой сделают твои русские. Наказывать тебя — не наше дело.
Боевик «Триады» сделал шаг вперед и пнул носком ботинка Мо Яньпу.
— Мо Яньпу, встань, когда с тобой разговаривает боец «Триады».
Мо с трудом поднялся на ноги, стискивая зубы и улыбаясь. Его правая рука висела плетью.
— Ты был нашим братом. Ты вошел в «Триаду» и начал боевое обучение. Но ты захотел власти. И еще — денег. Чужих, русских денег. Денег, которые не трогали даже наши боссы. Ты предал «Триаду». Ты предал всех китайцев. «Триада» не прощает тебя. Ты знаешь, что тебя ждет…
Мо кивнул, продолжая сжимать губы и улыбаться.
— Совет уже собрался, чтобы решить, как казнить тебя. — Он кивнул своему напарнику: — Брат, отволоки эту падаль к машине и кинь в багажник.
Второй сделал шаг к Мо Яньпу… И тот неожиданно ударил его здоровой рукой в живот. Завязалась короткая потасовка, в которой другой китаец участия не принимал, только наблюдал спокойно, убежденный в неминуемой развязке. Наконец Мо, поверженный коротким ударом, обмяк. Забрав его и мертвого Ши, китайцы ушли.
Голованов сел на пол и закрыл глаза. Чонг Ли по-прежнему молился. Плетнев вышел из-за укрытия… Увидев его, Леха снова заскулил. Плетнев присел перед ним на корточки и положил два пальца на шею, нажал. Леха захрипел:
— Не надо! Нет!
— Почему же нет? — спросил Плетнев, изо всех сил имитируя жажду убийства.
— Я… я… Я знаю заказчика! Я сдам заказчика, только, пожалуйста, пожалуйста-пожалуйста, не надо!!!
И тут послышалась милицейская сирена.
Максаков
Он готовился принять трудное решение. Очевидно, придется подать в отставку. Это, конечно, ерунда по сравнению с тем, какие деньги он потеряет, если завод придется закрыть… нет, эта мысль была невозможна, невыносима.
Для начала он срочно отправил жену за границу — ее самолет уже должен был вылететь, — как она и хотела — в Саудовскую Аравию, и наплел, что прилетит следом. Как бы не пришлось лететь куда-нибудь в Латинскую Америку с чужим паспортом… Нет, Генерал должен помочь. Он просто обязан подчистить все хвосты. Ведь это и его касается. Из нефтяного киселя, который они сварили, Генерал имеет очень неплохой процент. И тогда, как знать, может, удастся удержаться в министерском кресле. Все-таки оно предоставляет такие возможности…
Максаков ждал звонка насчет Турецкого. Проблема должна быть решена раз и навсегда. Васильев способный парень. С Русланом он прекрасно все организовал, а уж как сложно было до проклятого чечена добраться. С Турецким сразу не вышло, но ничего…
Этот звонок возродит его к жизни.
Максаков налил себе вина.
Ну, хорошо, хорошо, надо успокоиться. Все под контролем. Крекинг-шмекинг.
Ему показалось, что в квартиру кто-то вошел. Но это невозможно. У домработницы ключей нет. Вернулась жена? Да нет, глупости.
Почему же они не звонят?!
Максаков сделал большой глоток «Вега Сицилии»…
— Зачем ты заварил эту кашу с Турецким?!
Максаков выронил бокал. Обернулся. Хотя этот голос ни с кем не спутать. Петр Зима сверлил его своими ледяными глазами.
— Фу, напугал… Хочешь выпить? Подожди, а как ты… у тебя есть ключ?
— Отвечай на вопрос.
— Какой тут может быть вопрос? Турецкий сам по себе — ничто, пыль. Но я искал компромат, который был у него!