— Я — за! — подняла руку Ирина.
Максаков
Его нашли дома. Он застрелился, сидя за рабочим столом. По крайней мере, по всем внешним признакам это было так: в руке у него пистолет, видимые следы борьбы отсутствовали. На столе — предсмертная записка:
«Я, Виталий Максаков, беру на себя ответственность за создание нелегального завода по производству нефтепродуктов, расположенного на территории Чеченской Республики, на котором в принудительном порядке работали десятки специалистов. Жить с этим грузом я больше не могу. Я делаю это шаг осознанно, потому что…»
Дальше было залито кровью. Правда, ручка лежала далеко справа, а министр был левша. Хотя, конечно, она могла и откатиться. Криминалистам тут будет, чем заниматься, как сказал Найденов Турецкому.
Турецкий
Александр Борисович сидел на корточках рядом с пятилетним мальчишкой, раскачивающимся на качелях. Он придержал качели и спросил:
— Так когда у тебя день рождения, Юра?
— Двенадцатого апреля.
Турецкий вложил в руку мальчика медальон Кардана, юбилейный советский рубль с изображением Гагарина.
— Да, парень, у тебя есть дедушка. Сейчас он, правда, далеко, но когда-нибудь обязательно к тебе приедет. А пока он просил передать тебе это. Это семейная реликвия. Твоему дедушке он достался… — Турецкий подмигнул мальчику, — от его дедушки.
Это и был долг Турецкого перед сокамерником.
— Мой дедушка — космонавт? — серьезно спросил мальчик.
У Турецкого зазвонил телефон. Он достал трубку.
— Слушаю.
— Сань, привет! — Это был Гордеев. — Я в Москве. Надоело это безделье, понимаешь. Как у тебя дела? Все о’кей?
— Лучше не бывает.
Дирижер
Павел Сергеевич Чернобровое иногда подозревал людей в том, что они смеются или даже издеваются над ним. Он считал, что люди, которые и сравниться не могли с ним по своему положению, уму или достоинствам, — даже и эти люди способны поставить его в смешное положение. Он думал так с детства. Именно поэтому учеба давалась ему тяжелым, мучительным и неустанным трудом. Он работал так, как будто раз и навсегда сам себе приказал: на этот раз должно, обязано получиться безупречно. Иногда получалось. Иногда в голову приходила мысль, что работа и достижение успеха не находятся в прямой связи друг с другом.
Его родители были музыкантами оркестра Большого театра, и он пропадал в Большом целыми днями: болтался за кулисами, ходил по всем артистическим уборным, перезнакомился со всеми на свете еще до того, как сам стал сносным музыкантом.
Начинал-то он не блестяще. Скованный, недостаточно уверенный в себе молодой человек постоянно ждал подвоха от окружающих. О каком же качестве могла идти речь? И тогда он решил измениться — внешне, конечно, потому что в собственный талант он верил без малейших сомнений. Он разработал тщательный план.
В первый раз Чернобровову повезло, когда он встретил Лазарева… Это был настоящий энтузиаст. Лазарев был больше администратор, чем музыкант, и администратор блестящий. Ему поручили Камерный оркестр, который тогда был в полном завале (слишком маленькие ставки и совсем заурядные музыканты), и Лазарев решил его вытащить во что бы то ни стало. Для этого организовал поездку по Волге и нанял пароход, что было совсем не просто. Этот пароход передали оркестру, и Лазарев пригласил молодого дирижера Чернобровова. Причем за полгода до поездки Лазарев предложил Чернобровову приезжать в Горький каждый месяц на две недели главным дирижером и подготовить оркестр к поездке. У Чернобровова к тому времени был устойчивый имидж музыканта способного, но не ровного. Он согласился и приехал. Репетировал с группами, пересаживал музыкантов. Столичный авторитет, пусть даже совсем молодой, может делать то, что боялись делать когда-то другие дирижеры. Чернобровое принял молодежь, и оркестр немного вырос.
Они поплыли по Волге. Лазарев взял с собой настройщика — Виталия Алексеевича Митина, человека, одержимого всякими идеями по линии звучания инструментов. Тот впрыскивал коллодий, иголками накалывал и добивался того, что самый простой инструмент начинал хорошо звучать. Иногда только на один вечер, но больше и не было нужно. Он предложил Чернобровову эксперимент. Он сказал:
— Павел Сергеевич, вот в буфете стоит паршивенькое пианино. Я его настрою и буду проверять каждого музыканта-духовика, весь его диапазон по полутонам.
— Зачем это? — спросил Чернобровое в своей обычной высокомерной манере.