Морейн виновато улыбнулась:
— Я не хотела тебя обидеть. Просто я расстроена необходимостью отъезда. Мне трудно тебя понять, Гвидион, ты самый загадочный человек на свете.
Яркое весеннее солнце слепило всадникам глаза. Изгнание Бренна из его собственного замка выглядело довольно абсурдно, и, возможно, вступи он в спор, ему бы удалось отстоять свое право остаться здесь. Но он, как и полгода назад, уехал, не попрощавшись, не дав своим людям как следует собраться. Но в этот раз вместо снежной вьюги дули теплые ветра, обещая близкое лето, разливались вокруг переливчатые птичьи трели, а рядом с ним на угасе ехала веселая Морейн.
Город оказался маленьким, даже не город, а грязная деревушка из жалких, прильнувших друг к другу лачуг под дерновыми кровлями, узкие улочки, пыльная площадь да несколько перекошенных домов в центре. Строения эти были обнесены насыпным валом, вокруг которого вырыт ров, заполненный мутной водой. Это и был Каершер, главная и единственная крепость на северной границе Поэннина.
Из домов выскакивали нам навстречу всполошившиеся грязные ребятишки вместе с собаками и визжащими поросятами. Женщины, копошившиеся перед домами, побросав дела, всматривались в приближающиеся отряды. Те, кто ждал своих мужчин, радостно бросились навстречу всадникам. Другие тревожно вздыхали, присутствие вождя в городе никогда не сулило ничего хорошего.
Бренн рьяно принялся за обустройство своего нового жилища. Как истинного воина, его беспокоили не отсутствие комфорта и общая неустроенность собственного дома, а уязвимость и плохая защита крепостных стен.
Первым делом его воины начали укреплять и увеличивать вал вокруг города, углублять ров, в который, по антильскому обычаю, воткнули деревянные, остро заточенные колья. Землю вокруг укрепления расчистили от деревьев и кустарников для лучшего обзора, чтобы враг не смог незаметно подобраться к стенам крепости.
Несмотря на то что я считался телохранителем его жены, Бренн направил меня на строительство стен. И я вместе с другими воинами таскал из леса бревна, обрабатывал их, носил камни и песок, копал землю.
Мои отношения с Бренном складывались самым неудачным образом. Не думаю, что он мог знать о наших с Морейн отношениях в прошлом, иначе я не прожил бы и дня, но, возможно, он чувствовал мою привязанность к его жене. Во всяком случае, он ревновал меня. Меня это удивляло. Ведь это он — удачливый соперник, отобравший у меня мою женщину, сделавший ее своей женой, получивший на нее все права и ее любовь в придачу.
После одной из охот Бренн явился с тушами двух волков и приказал сделать из них себе плащ. И с явным удовольствием ходил передо мной в этом одеянии, распространяя вокруг себя кислую вонь плохо выделанных волчьих шкур. Напрасно он думал, что это может травмировать меня. За время жизни среди людей я привык к их жестокости по отношению к животным, и мне было все равно, чью шкуру носит на себе этот самодовольный человек. Он уверял, что это шкуры оборотней. Но это, конечно, ложь. Убитый оборотень всегда преображается в свой человеческий облик, таким образом, снять с него шкуру возможно только при помощи магии.
Морейн отстранилась от меня и вела себя надменно и отчужденно, так же, как с другими людьми. Там, в Антилле, мы были двумя сородичами в стане врага, и это нас сближало и тянуло друг к другу. Здесь же Морейн быстро указала мне мое место. Ей не было дела до моих переживаний, а в друзьях она уже не нуждалась. Она моментально освоилась в захудалом городке и отлично себя чувствовала в роли королевы этой грязной лужи.
Меня удивляло, что дочь Эохайда, выросшая в Эринирском замке, побывавшая при блистательном дворе самой Гелионы, рожденная, как мне казалось, для какого-то высшего предназначения, могла довольствоваться жизнью в безвестном Каершере. А она была вполне довольна и даже счастлива. Как другие женщины, она в юбке, подоткнутой, чтобы не замарать подол в уличной грязи, носилась среди местной ребятни, отличаясь от их матерей разве что более сытым видом да дорогим нарядом. Впрочем, я бы не смог предложить ей и такой жизни. Все, что у меня было своего, — это небольшая пещера в горах Волчьей Заставы, правда, очень уютная и безопасная. Но для принцессы она подходила еще меньше, чем это жалкое строение посреди Каершера, которое они с Бренном гордо именовали замком.
К прочим моим неприятностям прибавилось еще и то, что я был вынужден ежедневно наблюдать, как Морейн треплет своего любимца — лохматого и уродливого пса по кличке Паи. Мне противно было смотреть, как это мерзкое животное приниженно бросается в ноги принцессе, смотрит на нее льстивыми глазами и бесстыдно вылизывает ее лицо.
Местные собаки были приучены к оборотням и не обращали на нас внимания, иначе между нами непременно произошла бы стычка.
Я был искренне удивлен, когда однажды, после обнаружения этого бестолкового пса за стенами крепости с перерезанным горлом, все вдруг начали подозревать меня в его убийстве.
То, что Пана убил волк, мог понять любой, кто хоть чуточку знаком с нашими клыками, и я не стал оспаривать этот очевидный факт. Но доказать мою причастность к убийству паршивого пса никому не удалось. Пан носился по окрестностям и вполне мог стать жертвой местных волков, в изобилии населявших здешние леса. Я не сомневаюсь, что им он нравился еще меньше, чем мне.
Бренн никогда не звал меня по имени или Волчонком, как Морейн. Он называл меня Волком, тем самым четко обозначив мое место в своей стае, и я был вынужден смириться с этим. Мы, волки, живем стаями, и не каждому суждено стать вожаком. Кому-то приходится играть и вторые роли. Бренн был бесспорным вожаком. Я к этому привык и перестал спорить с судьбой.
Но иногда память накатывала горячей волной, сжигая внутренности, сжимая легкие, и я задыхался от безысходности. Надежда, жалкая и постыдная, все еще жила во мне. Бренн — отчаянный сорвиголова, упрямый безумец — долго ли живут такие, как он? Когда-нибудь мое счастье воспрянет из пепла и вновь расцветет желтым первоцветом. Память все время оживляла образ прошлого: тонкая, прекрасная женщина, бросившаяся в мои объятия от отчаяния и одиночества. Любила ли она меня тогда? Я твержу себе: да! Я не желаю верить в то, что мне достался лишь всплеск переполнявшей ее любви к другому человеку.
Я уже не жил, я умер где-то в горах Эринира, среди своих сородичей в неведомой мне битве, моя душа была выжжена смертельным антильским солнцем. Мне осталось только, сидя на холме, наблюдать, как на закате катится под откос солнце, а с ним и вся моя жизнь.
Теперь я проводил время в обществе вечно хмельного Харта и замкнутого, неразговорчивого Гресса. Хорошая компания для одичавшего, потерявшего смысл жизни волка. Харт, которого Бренн забрал у Гера Огненной Головы и привез с собой в Каершер, был подавлен вынужденной разлукой с друзьями и скучной провинциальной жизнью после шумного и дикого общества Поэннинской крепости. Он рвался в бой, сгорая от зависти к Геру, ведущему сейчас свое племя по землям Кельтики.
Когда работы по укреплению стен и строительству были закончены, воины нашего гарнизона разделились на две группы: одна предалась излюбленному занятию — выпивке, другая — охоте, дракам и совершенствованию боевых навыков. Харт, естественно, присоединился к первой группе, а мы с Грессом — ко второй. Гресс обладал множеством талантов, которые охотно демонстрировал всем желающим. Он умел ловить стрелу на лету, с завязанными глазами метать копье в движущуюся цель, сражаться сразу с несколькими воинами. Я с интересом наблюдал за этим странным волколаком: он не боялся металла, отлично уживался с людьми и преданно служил своему вождю, не обдумывая его приказов и не рассуждал. Особенно бросалось в глаза его хладнокровие большая редкость для нас. Волки вообще очень эмоциональны создания, неспособные сдерживать свои чувства. Я учился у него умению контролировать собственные эмоции, что было не лишним в создавшейся ситуации. Гресс с удовольствием делился своими навыками со мной.
В Каершере, во время учебных боев, я обнаружил, что выходить в поединке один на один с врагом, как я это делал в антильском цирке, совсем не то же самое, что драться плечом к плечу в общей потасовке. Гресс обучал меня, как надо вести себя в бою, как сражаться с несколькими врагами одновременно и отступать, когда их слишком много.