Первый раз к Беловежской пуще мы подъезжали вечером со стороны Каменца, и черная зубчатая стена леса, закрывающая весь горизонт, показалась нам мрачной и неприветливой.
Солнечное утро в Пуще изменило настроение. Яркие лучи горели на стволах высоченных сосен, бестолково пели дрозды-дерябы, легко и радостно дышалось… Час ходьбы по солнечному бору, и мягкий песок и хвою под ногами сменила шуршащая прошлогодняя листва. Вместо однообразных сосен стали встречаться мшистые высокие и прямые ясени, морщинистые дубы и серые растопыренные грабы. Исчез озорной, горящий свет бора, и сквозь прозрачное кружево листвы все мягко заливает ровный зеленоватый свет, а бесчисленные солнечные зайчики не нарушают покоя. Очень тихо в лесу, и лишь высоко в кронах гигантских деревьев замирает печальная песенка крохотной пеночки-веснички.
Около поляны бесшумно мелькнула тень оленя. Грациозно закинув голову, он бросился в сторону, но вскоре замедлил бег и, описывая большую дугу, внимательно смотрит на меня.
Вот такой и представилась мне Беловежская пуща: колоннада стволов как декорации к «Нибелунгам» и мягкий сумерк древнего леса, где бродят олени и зубры…
Вскоре лес стал мельчать, чаще попадаются на глаза ели, а шершавые листья ольхи задевают лицо. Неожиданное «ух» испуганного кабана заставило вздрогнуть. На черной, жирной земле медленно наполнялись водой глубокие следы, оставленные крупным секачом. На каждом шагу огромные вывороты елей, и черные корни их, как скрюченные пальцы, тянутся во все стороны. Неестественно громко вдруг запел крохотный крапивник, протяжно и тоскливо закричал черный дятел, и опять все тихо, лишь слышна чавкающая под ногами грязь. Тучи надоедливых комаров, завалы и густые заросли лесного тростника мешают идти. Исчезло очарование призрачного, сказочного леса.
Но вот и топкому лесу конец. По мягким кочкам белого сфагнума ползут тоненькие стебельки клюквы, резко пахнет багульником. На вершину корявой сосенки сел конек. С громкой трелью он круто поднялся вверх и, переломив колено песни, с протяжным «тиуу… тиуу» опустился на соседнюю вершину. От комаров и испарений болота горит лицо, ноги стынут в холодной воде. А впереди виднеется и манит веселый березнячок. От всплеска воды под ногами с тяжелым хлопаньем крыльев поднимается красавец глухарь.
Редкий березняк с бесчисленными набродами тетеревов приводит на широкую ленту пойменного луга. Он весь перепахан… Не легко же достались этим пахарям-кабанам розовые мясистые корни раковой шейки и дождевые черви.
По ту сторону лугов опять стена леса. Перехожу через неширокую, едва приметную в низких берегах речку. Нарушив покой мерно шагающего черного аиста и подняв пару крякв, добираюсь до леса. Навстречу из норки в вывороте ели стремительно вылетает яркий зимородок. И снова пестрота леса. Огромные ели сменяются частым ясеневым молодняком, дубравы — мачтовым сосняком, тенистые, но веселые груды — топкими и мрачными ольсами.
Вот она, Пуща — причудливая мозаика девственных лесов с деревьями, поражающими своими размерами! Гигантские ели и сосны достигают 45–50 метров высоты, а равные стволы дубов где-то под самым небом венчают огромные раскидистые кроны. Удивительный, неповторимый лес!
История. Великий историк древности Геродот, а за ним Плиний и Тацит говорили о племенах, селящихся по рекам Нареву и Десне. Юго-западную часть дремучих лесов на водоразделе Немана, Западного Буга и Припяти населяли наревляне, юго-восточную — драговичи, а северную и западную — ятвяги.
Много видела Беловежская пуща за свою многовековую историю. Еще Владимир Мономах, положив конец междоусобным войнам в Западной Руси и начав постройку городов Берест; (Брест), Городно (Гродно), подолгу жил в Беловежской пуще, охотясь на туров, зубров и оленей. Татарские полчища Батыя, разорив в 1240 году Киев, дошли до Гродно, Волковыска, Слонима. В эти годы ятвяги неоднократно просили у Руси помощи, а в сильный голод 1279 года ятвягские послы обменивали у Владимира Волынского жито на воск, бобров, белок, черных куниц и зубров. Князь Владимир Волынский, «соскучив» частыми набегами на Брест, для охраны западных рубежей поручил «мужу хитру, опытному в зодчестве Олеску» выбрать место для нового города со сторожевой башней — вежей. Вскоре при слиянии Лесны и Белой был заложен город Каменец с белой вежей. Бе-ловежско-Каменецкой, а немного позже Беловежской пущей стали называть леса вокруг города.
Белая вежа в Каменце стоит до сих пор, хотя леса отступили далеко на северо-запад и их едва видно с 36-метровой высоты вежи. Толстые стены с узкими смотровыми окнами-бойницами, подвалами и подземными ходами в реке много видели за 700 лет своего существования.
Литовцы, сменившие ятвягов — первых поселенцев Беловежской пущи — и, вероятно, слившиеся с ними, жили, как и древние пущанцы, охотой, питались мясом, одевались в звериные шкуры, добывали мед от диких пчел, из которого готовили напитки, смешивали его с перебродившим молоком и кровью животных. Пили «олюс» и «пискалейс» из зубриных рогов, что якобы предохраняло от колдовства. Охота служила не только источником пищи, но и школой войны, приучая будущих воинов владеть оружием, воспитывая мужество и волю.
В конце XIV — начале XV века известный полководец и охотник литовский князь Ягелло сделал Беловежскую пущу заповедной, оставив право охоты на крупного зверя только за собой и братом Витольдом. В те времена это была единственная форма охраны крупной дичи от истребления. Некоторые историки полагают, что еще в XIII веке, после постройки Каменца, Владимир Волынский ввел те же ограничения на охоту.
Князь Ягелло проводил на охоте в Беловежской пуще все осенние месяцы. Осенью 1409 года, перед Грюнвальдской битвой с тевтонскими рыцарями, Ягелло со своим охотничьим отрядом заготовил в Пуще мясо диких зверей для своей стотысячной армии. Копченое и соленое мясо сплавляли в бочках по Нареву, Западному Бугу и Висле в специальные склады, устроенные для снабжения воинов в предстоящем походе.
Кроме туров, зубров, оленей, лосей и кабанов, которых убивали ради мяса, в те времена ловили немало диких лошадей — лесных тарпанов. Серовато-гнедые, с черным ремнем на спине, коренастые тарпаны отличались большой выносливостью и неприхотливостью. Пойманных арканами четырехлетних лошадей объезжали и ими пополняли славившуюся тогда на всю Европу литовскую конницу.
Потомки Ягелло — польские короли постепенно превратили Беловежскую пущу в место роскошных охот, чередующихся с другими придворными увеселениями. Сигизмунд I на берегу На-ревки построил охотничий дом с флигелями, украшенными белыми башнями, который стали называть Старый Беловеж. Для охраны зверей и леса, а также организации охот в Пуще поселили 277 семей стрелков. В 1538 году Сигизмунд обнародовал первый закон об охране лесов и охоте; была учреждена Комиссия для разбора прав пользования лесом и сенокосами. Этот закон учреждал должность лесничих, разрешительный билет на рубку леса, определял взыскания за устройство искусственных дупел (бортей) для пчел, ограничивал рыбную ловлю, содержание собак. Убийство крупного зверя (зубра, оленя и др.) каралось смертью. Волка, рысь, лисицу, зайцев и птиц разрешалось убивать только на собственных землях; входить в казенные леса можно было лишь в сопровождении лесничего.
В 1558 году лесничий Григорий Волович дал первое обстоятельное описание лесов и охот Беловежской пущи. В его отчете «Реестр описания и выведения пущ и переходов звериных у панства его Королевской милости Великом княжестве Литовском» проведено деление Пущи на отступы, т. е. участки, в которых удобно вести облаву на зверя. В отступах за дичью и зверовыми переходами вели «осочники» (от древнего слова «сок» — выслеживание, хождение по следу, тропление). Только много позднее, с воцарением саксонской династии, осочников частично сменили егеря различных степеней.
Спустя несколько лет после описания Пущи Григорием Воловичем, при Сигизмунде-Августе, Беловежские леса начали интенсивно рубить, построили железоделательные, поташные и смолокуренные заводы.
Только король Стефан Баторий возродил охоты в Пуще, но на иных началах. Охотиться стали не только на крупного зверя, но и на птицу. При Батории появилась охотничья литература, в том числе известная книга Матвея Циганского «Охота по перу», где много внимания уделено возродившейся соколиной охоте. В 70-х годах XVI века был построен первый зверинец «Вилка Клетна» возле истоков реки Елянки, недалеко от Беловежа. В 1583 году впервые были пойманы два зубра и перевезены для показа в Краков и Варшаву; уже тогда они становились диковиной.