— Юристов, как нам обоим хорошо известно, интересуют только факты, не так ли? — сказал он. — Вот я вам и предлагаю объективно их проанализировать.
Явич растрепал рукой бородку, словно вытряхивая из нее невидимые крошки, и пустил вверх струю дыма. Веко со шрамом почти полностью закрыло глазное яблоко. Ни тот, ни другой моего присутствия не замечали. Стараясь не шуршать, я положил на диван газету.
— Проанализировать, — повторил Эрлих. — Когда совершается преступление, первый вопрос, который возникает у любого следователя, кому это выгодно? Такой вопрос, естественно, возник и у меня: кому был выгоден пожар на даче и убийство управляющего трестом товарища Шамрая? Я опросил десятки людей. Здесь, — Эрлих положил ладонь на папку, — материалы, которые свидетельствуют о том, что совершенное преступление было выгодно только вам. Я не хочу быть голословным. Давайте последовательно проследим за всей цепочкой фактов. Комиссия по чистке лишила вас партийного билета. В этом решающую роль сыграл член комиссии Шамрай. Он раскрыл вашу неискренность на процессе правых эсеров. Он же на примере ваших статей и личных связей доказал, что билет члена ВКП(б) служил для вас лишь удобной ширмой.
— Только не доказал, а пытался доказать, — поперхнулся папиросным дымом Явич.
— Комиссия с ним согласилась.
— Не все члены комиссии.
— Во всяком случае, большинство. Но для нас сейчас главное не это. Главное, что у Шамрая были компрометирующие документы, а вы добивались пересмотра решения. И эти документы, и сам Шамрай были для вас, согласитесь, помехой. С другой стороны, понятное чувство ненависти к Шамраю, стремление отомстить за пережитое. Это не домыслы, а факты. У нас с вами, — Эрлих так и сказал «у нас с вами», — имеются показания по этому поводу самого Шамрая, его секретаря и, наконец, ваши собственные письма Дятлову… Можем ли мы это игнорировать? Конечно нет… Теперь пойдем дальше. На товарища Шамрая совершают нападение, исчезают неприятные для вас бумаги. Одновременно выясняется, что накануне случившегося вы спрашивали у Гудынского, где Шамрай сейчас живет — на квартире или на даче. Странное совпадение, не так? Но это еще не все. Ваш друг Дятлов заявляет, что в ночь на 26-е вы являетесь домой только под утро и говорите ему: «Боюсь, как бы это гуляние плохо не кончилось», а служащая станции Гугаева видит вас на перроне ночью во время пожара.
Явич все более и более нервничал. Он курил одну папиросу за другой. Когда пепельница заполнилась окурками, Эрлих высыпал их в стоявшую под столом корзину и спросил:
— Так что вы можете на все это ответить, Явич?
— Как недоучившийся юрист или как обвиняемый?
Тон Явича настораживал — в нем был вызов.
— Не понимаю вас, — сказал Эрлих.
— В таком случае любезность за любезность. Как недоучившийся юрист я крайне вам благодарен за прочитанную лекцию…
— А как подозреваемый?
— Как подозреваемый… Готов отдать вам должное, но Васильев все-таки допрашивал меня талантливей…
— Какой Васильев?
— Не изволили знать? Обаятельный человек. Ротмистр. Из Санкт-Петёрбургского жандармского управления, — срывающимся голосом сказал Явич.
Обращенная ко мне щека Эрлиха побелела. Но он умел сдерживаться и даже улыбнулся.
— А вы веселый человек, Явич…
— Только в приятном для меня обществе…
— Ну что ж, пока, — Эрлих подчеркнул слово «пока», — пока вы свободны. Не смею задерживать. А впрочем… — Он повернулся ко мне: — У вас не будет вопросов к подозреваемому, Александр Семенович?
У меня был только один вопрос, но он не имел прямого отношения к делу о покушении.
— Нет, не будет.
Когда Явич-Юрченко вышел из кабинета, Эрлих спрятал папку в сейф.
— Ну, что скажете, Август Иванович?
— Я еще раз прошу вас, Александр Семенович, подумать относительно ареста подозреваемого.
— Это моя привычка.
— Что? — не понял Эрлих.
— Думать, — объяснил я. — И я привык придерживаться ее даже тогда, когда меня об этом не просят.
Теперь Эрлих улыбнулся:
— Значит, вы подумаете?
— Обязательно, — сказал я.
8
«Горелое дело» по-прежнему числилось за Эрлихом. Но теперь над ним работал и я. Это, конечно, был не самый лучший выход из положения, потому что «горелое дело» являлось одним из нескольких десятков дел, за которые я отвечал как руководитель отделения.