Но если Явич той ночью не брал с собой нагана, который мирно дожидался его возвращения в ящике шкафа рядом с одеколоном, бритвенными принадлежностями и носовыми платками, то доказательство обвинения закономерно превращалось в доказательство защиты. Явич не мог стрелять в Шамрая. В Шамрая стрелял кто-то другой…
Нет, время с Дятловым не было потрачено зря. Малоприятное знакомство с лихвой окупило себя.
Мне казалось, что Илья должен высоко оценить результаты допроса. Но он проявил не свойственный ему скептицизм.
— А не торопишься ли ты с выводами, гладиолус?
— Они достаточно ясны.
— Переоцениваешь.
— Ну, знаешь ли…
— Я многое знаю, Саша, — серьезно сказал Фрейман. — А еще больше стараюсь предусмотреть.
Он помолчал. При неярком свете настольной лампы его синие глаза казались черными, и, возможно, от этого лицо приобрело выражение жестокости. На мгновение мне даже показалось, что передо мной не Илюша, а другой, совершенно незнакомый мне человек.
— Почему ты взялся за это дело? — в упор спросил он.
— Странный вопрос… С тем же основанием ты мог бы спросить, почему я занимаюсь десятком других дел, которые находятся в моем отделении…
— Не совсем… Ведь Рита приходила к тебе именно по этому делу.
Ах, вон оно что! Это злосчастное посещение. Но неужто Илья придает ему такое значение? Ведь мы дружим не первый год и съели не один пуд соли. И обидно, и неприятно. Чертовски неприятно.
— Сухоруков знает, что Рита просила за Явича?
— Нет.
— Почему?
— Встреча с Ритой — мое личное дело.
— Правильно. Но то, что она ходатайствовала за Явича-Юрченко, уже выходит за рамки личного.
— Она просила только проверить.
— Все равно.
— А я бы проверил это дело и без ее просьбы.
— Но почему ты все-таки не рассказал Сухорукову?
Я встал, сложил в портфель документы:
— Считаю, что на этом мы можем вполне закончить наш разговор.
— Сядь.
— Мне пора.
— Сядь, дурак.
Фрейман встал, силком усадил меня. Не снимая ладоней с моих плеч, сказал:
— Дурак, как есть дурак… Ты ведешь себя, как мальчишка, Саша. Мы живем с тобой в слишком серьезное время, чтобы проявлять мальчишество. Да и возраст у нас с тобой уже не тот, и положение не то.
— И дружба, видимо, не та…
Фрейман с укоризной сказал:
— Ну зачем? По-моему, одна из обязанностей друга в том и заключается, чтобы вовремя предостеречь. Я ведь уверен, что просьба Риты не изменила твоего отношения к делу. Так что ты зря обиделся. Но пойми меня правильно: мне не хочется, чтобы ты давал какой-то повод для кривотолков, а не поставив в известность Сухорукова, ты совершил ошибку…
Фрейман что-то недосказывал. Я его слишком хорошо изучил, чтобы не заметить этого.
— Друзья должны быть до конца откровенны, Илюша…
— Это правильно, Саша… — Фрейман снял с моих плеч руки, обошел стол вокруг, сел на свое прежнее место. Повторил: — Это правильно… Но если бы я был до конца уверен, Саша, что моя откровенность пойдет тебе на пользу…
— Откровенность, наверное, всегда на пользу.
Фрейман невесело усмехнулся:
— Мне бы твою уверенность, заслуженный сотрудник Московского уголовного розыска! — Он помолчал и спросил: — Рита тебе говорила о своих отношениях с Явичем-Юрченко?
— Конечно.
— Что именно?
— Я ведь не подследственный, Илюша…
— Опять?
— Ну, говорила, что вместе работали в журнале. Говорила, что многим ему обязана, что он ее сделал настоящей журналисткой…
— Понятно, — сказал Фрейман. — А она не говорила тебе, что отношения одно время у них были не только служебного характера?
— Ну да, дружеские…
По глазам Фреймана я понял все, раньше чем он успел произнести следующую, уже известную мне фразу: «Я имел в виду не это, Саша…»