Эти письма он читал в первую очередь.
Они, как правило, приходили не из Сочи и не из Малаховки. Их отправители жили в далекой сибирской тайге. Они обосновались там надолго благодаря его, Виктора, усилиям.
Но содержали письма не проклятия и угрозы, а совсем наоборот — неумелые слова благодарности, рассказы о суровом житье. И главное — планы на будущее, мечты, вопросы.
Виктор ни разу не оставил такое письмо без ответа. Наверное, немало было таких, кто когда-то загнанный Виктором в угол, в сладком сне видел, как расправляется с ненавистным оперативником. Проходило время, порой годы, и многие все же поняли, что к чему, и… разгадали сочувствие.
Людям, даже самым плохим, так нужно бывает сочувствие, одна капля.
Виктор отложил перо, посмотрел в помутневшее от мокрого снега окно. Топкие струйки стремительно начинали свой бег по стеклу, потом, нерешительно остановившись, на мгновение замирали и вновь продолжали путь, на этот раз зигзагами, виляя из стороны в сторону.
За их причудливым рисунком виднелось серое, набухшее небо, клочкастые облака, потемневшая стена дома напротив.
Виктор еще раз неизвестно зачем поворошил бумаги на столе — письма от Губановой не было. Жаль. Больше всего он любил получать письма от нее. И не потому, что она лучше всех умела их писать. Скорее, потому, что эта странная, печальная женщина, трудное единоборство с которой он никогда не забудет, оставила в памяти какое-то особое, смешанное чувство горечи и удовлетворения.
Вот уже два года как она переписывается с Тихоненко, ей осталось не так уж много времени пробыть в тюрьме, он знает, что потом, когда она вернется, то придет сюда, к нему, на Петровку, 38, как приходили до нее многие, и он поможет ей устроиться на работу, поможет снова найти место в жизни.
Обычное дело. Разве только к нему сюда приходят, разве только он помогает…
Обычное дело, старое дело. Он хорошо помнит его.
Губанову задержали при смешных обстоятельствах. К тому времени, когда это произошло, она была уже опытной «домушницей». На ее счету были десятки краж, и она дважды отбывала наказание. Губанова тщательно готовила свои операции и шла наверняка. Вот и тогда она два месяца следила за квартирой и ее жильцом. Казалось, все предусмотрела. Ан нет, всего, оказывается, не предусмотришь. Хозяин квартиры, человек тихий и степенный, отличался аккуратностью и точностью: всегда в одно время уходил на службу, в одно время возвращался. А тут взял да и загулял. Пошел к другу на день рождения да так с непривычки напился, что на следующий день едва пришел в себя. С раскалывающейся от боли головой он часов в одиннадцать утра вышел в соседнюю комнату.
Увидев незнакомую женщину, спокойно и неторопливо укладывавшую его костюмы, рубашки и обувь в его же чемодан, хозяин квартиры сначала решил, что продолжает видеть сон. Сообразив наконец, что происходит, он бросился к женщине и стал звать на помощь.
— Несолидный мужчина, — презрительно отозвалась о нем Губанова при первом же разговоре. — Пьяный, небритый, а кричал так, словно его не обворовывают, а режут. Несолидный!
— Да, — согласился Виктор, — несолидный. Что же делать, не всем мужчинам храбрыми быть.
— Да, все вы подлецы! — неожиданно зло сказала женщина. — Извините, конечно, гражданин начальник, я не вас имею в виду.
Виктор некоторое время внимательно разглядывал Губанову. Откуда такая злость? Такое мужененавистничество?
— Замужем были?
— Что я, дура? Зла себе желаю? — Губанова фыркнула.
«Была, — сразу определил Виктор. — Была и обожглась».
— Одной, наверное, трудно, — он сочувственно посмотрел ей в глаза, — работы найти не можете, специальности нет, с образованием плохо.
— Перестаньте, гражданин начальник, вы же сами думаете не так, как говорите. Работы для меня найдется сколько хотите, университетского диплома у меня, правда, нет, — она покосилась на значок, украшавший пиджак Виктора, — но о литературе и музыке могу с вами поговорить. Ворую, потому что хочу!
— Ну и сколько это может продолжаться? Вы же молоды…
— Постарше вас, но не старая. А продолжаться… Какая разница — все равно жизнь моя кончена. Сажайте хоть на сто лет…
— Зачем же. Все можно еще поправить.
Словно кинематографический ролик стала разматываться перед Виктором хроника неудавшейся, жалкой жизни.
В суровые годы войны девчонкой опоздала на работу, была осуждена, обозлилась на всех, вышла из заключения воровкой, встретилась с человеком, полюбила, вложив в это чувство все, что было в ней хорошего, нерастраченного. Обманул, бросил с ребенком. Опять пошла воровать. Потом ради дочери решила все кончить, взяться за честный труд. Уехала далеко от больших городов, от недоверчивых людей и соблазнов. В маленьком глухом колхозе стала дояркой. Колхозники уважали за хорошую работу. Назначили за начитанность библиотекарем по совместительству. Оттаяла.
А потом и здесь нашелся подлец, а может, просто дурак, искренне веривший, что делает как лучше. Посмотрел ее анкету, личное дело, увидел судимости и сказал: «Такая не может быть библиотекарем. Пост ответственный — отстранить».
Уехала. Устроила дочку в детдом и снова пошла воровать. В этой профессии достигла вершин. Работала ловко, хладнокровно, искусно. И, как всегда бывает, попалась таким вот глупым образом. А теперь черт с ним совсем! О дочери следователь не знает. О ней позаботятся. Слава богу, в нашей стране взрослого еще могут обидеть, ребенка — никогда. И мечтала: станет дочь хорошим человеком, достигнет многого, проживет счастливую долгую жизнь, какая самой ей в удел не досталась… Поняв, что Виктор знает все о дочери, в первый раз на допросе растерялась. Смотрела со страхом. Словно сдуло гордость, глупую удаль.
— Только дочери не говорите, — просила, — я все расскажу. Во всем признаюсь!
— О чем расскажете? И так все известно. — И добавил с горечью: — Вы лучше подумайте, что дочери будете рассказывать? Вправе вы ждать от нее благодарности, уважения? Как думаете? Вы-то, может, и будете когда-нибудь ею гордиться. А она вами…
Опустив голову, Губанова молчала.
Да, немало сил потратил Виктор на борьбу с этой женщиной.
С ней? А может, за нее?
«Обо всех преступлениях, — писала она позже в своих показаниях, — я намерена рассказать потому, что решила порвать с преступным прошлым и посвятить свое будущее воспитанию дочери».
Милиция сама ходатайствовала перед судом, чтобы ей дали минимальное наказание.
А в заключение Губанова стала руководителем бригады отличного труда. Не одну воровку заставила она раскаяться, пересмотреть свою жизнь. Виктор нашел ключик к сердцу этой женщины — любовь к дочери, ответственность передней.
Не было в этом деле ни стрельбы, ни схваток, ни ночных облав. Была спокойная беседа в теплой, освещенной мягким светом комнате.
Не было предотвращено убийство или схвачена банда. Но это было, быть может, самое сложное и трудное из всех его дел, которым он больше всего гордился. Потому что выиграл он его не с помощью пистолета, не с помощью совершенной милицейской техники. А с помощью доброты, веры в человека, и другой, самой сложной в мире науки — знания человека.
Поэтому-то Виктор так радовался, когда приходили письма от Губановой.
«Получила ваше письмо, — писала она в последнем. — Прежде всего хочу вас поблагодарить за ответ, за известие из детдома, за частицу человеческого тепла. Одним словом, за человечность». Такие вот письма помогали Виктору работать, придавали новые силы.
Богатый нищий
Разбор корреспонденции закончен. Виктор смотрит на часы. Одиннадцать.
Короткий звонок. Внутренний телефон. В трубке хорошо знакомый голос: «Зайдите ко мне, Тихоненко».
Виктор поднимается, по привычке одергивает штатский пиджак и идет к начальству.
У начальника оперативное совещание. За столом подполковник Данилов в форме и вокруг человек десять сотрудников уголовного розыска, товарищей Виктора по работе, в штатском. Своим спокойным, негромким голосом подполковник Данилов излагает дело.