— Тихо! — сказал Колесников. — Уголовный розыск.
Шалимова вывели из вагона и повели в комнату милиции. «Вон он какой, Шалимов, я почему-то другим его представлял», — подумал Колесников, крепко держа его руку.
— Да не сбегу я, не бойтесь, — сказал задержанный.
— А чего нам тебя бояться! Ты небось боишься?
— А мне тоже нечего бояться.
— Ну, раз нечего, так иди спокойно и не пытайся руку вытащить, все равно не получится, а если будешь сильно крутить, она сломаться может, — предупредил Колесников.
В комнате милиции во время личного обыска документов у задержанного не оказалось.
— Как фамилия? — спросил Алтаев.
— А вы не знаете?
— Мы-то знаем, но лучше вы нам скажите.
— Шалимов моя фамилия. Значит, Алферов сказал, что еду в Москву?
— Потом разберемся, кто что сказал. — Игорь внимательно смотрел на Шалимова. — Бежали?
— Бежал. Надоело сидеть и бежал.
— Я еще не спрашивал почему.
— Все равно когда-нибудь спросите.
— Спросим, — согласился Алтаев. — Поехали в МУР.
Машина въехала во двор управления. Зимин и Колесников отвели Шалимова в камеру предварительного заключения. Алтаев пошел к Колганову докладывать.
Колганов был доволен.
— Работу организовали правильно. Очень хорошо, что Зимин догадался показать носильщикам фотографию. Дальше вот что будем делать. Дайте в колонию телеграмму, что задержали беглеца. Надо дактилокарту сверить. Это в КПЗ сделают. А вы, Алтаев, возбудите дело по статье 188 за побег из мест лишения свободы и сами ведите расследование. Понятно?
— Понятно. Но может, следователь возбудит?
— Ничего страшного, мы орган дознания, имеем право сами дело вести, вот вы и ведите, заодно и по убийству поработайте.
Алтаев вышел из кабинета Колганова. В коридоре его ждали Зимин и Колесников. Направились к себе. Из-за неплотно прикрытой двери соседней комнаты доносились звуки музыки. Оттуда выглянул Арсенян из второго отдела:
— Привет, орлы! Говорят, бежавшего взяли, заходите к нам, гостями будете! — Он широко распахнул дверь. На столе стоял магнитофон.
— Вы в гости приглашаете по-настоящему? — заулыбался Колесников. — Музыку я вижу, а вот остальное…
— Остальное за вами, вы ведь отличились. А музыку не видеть, а слышать надо, — наставительно сказал Арсенян. — Мы вчера группу взяли: кражи магнитофонов. Интересные есть песни. Гитара просто волшебная.
— Гитару я люблю, — сказал Алтаев, — научиться бы играть на ней! Только слуха у меня нет. Ни одну мелодию не могу запомнить. — Игорь посмотрел на часы. — Ну, давай послушаем немного, а завтра утром засучим рукава и…
Утром Алтаев вызвал Шалимова на первый допрос. Отпустив конвой, Игорь представился:
— Старший инспектор Московского уголовного розыска капитан Алтаев. Я буду вести ваше дело о побеге. — Он развернул чистый лист протокола допроса. — Итак, Шалимов Николай Борисович, 1952 года рождения, уроженец Москвы, до ареста проживал… — Игорь заполнил первый лист с анкетными вопросами. — Все пока правильно?
— Все. Но почему пока? У меня вообще все правильно будет. Чего тут скрывать? Взяли чисто, раз я должен был в колонии сидеть, а оказался на Ленинградском вокзале. Чего тут формальности разводить: побег и все, до трех лет вроде полагается?
— До трех, если без насилия над охраной.
— Ну какое там насилие? Пошел из зоны на работу и не вернулся.
О побеге Шалимов говорил очень спокойно. Примерно часа через полтора Алтаев выяснил все подробности и дал подписать протокол Шалимову. Тот подписал, почти не читая, спросил:
— Все на сегодня?
— А что, устали? Нет, еще кое-что есть. Почему же все-таки бежали?
— Я же говорил, сидеть надоело. Всех уже досрочно освободили, а меня держат. В Москву хотел, на прием бы пошел к большому начальству.
— А написать нельзя было?
— В письме того не скажешь, что при встрече.
— Хорошо. А что у вас в колонии произошло перед побегом, какими там вещами они интересовались?
— Значит, это вам я обязан? — вырвалось у Шалимова.
— Нам. Кому же, как не МУРу, убийством заинтересоваться. Не слышали, в 1969 году Семнова убили? — в лоб задал вопрос Алтаев.
— Не слышал. Делать мне больше нечего, как всякие слухи собирать. Вы мне хотите убийство пришить?
— Зачем пришивать, если не вы убили? — Алтаев протянул Шалимову спички. — Так что там с вещами?
— Не хочу отвечать. По закону имею полное право не отвечать.
— Весной 1969 года вы бывали у кинотеатра «Художественный»?
— Не помню. Может, бывал. А кто помнит? Вот вы, например, что делали весной 1969 года?
— Вопросы здесь задаю я, — напомнил Игорь. — А вы — только с моего разрешения. Ясно?
— Ясно.
— Часто бывали в шестьдесят девятом году у «Художественного»?
Шалимов, ссутулясь, смотрел на Игоря:
— Не помню.
— Билетами спекулировали?
— А вы, товарищ начальник? Или нельзя так говорить?
— В колонии говорят гражданин начальник, — ответил Алтаев. — Меня зовут Игорь Николаевич, нам еще много с вами времени придется провести. Так что хотели спросить?
— Я говорю, Игорь Николаевич, поновей вопросы нельзя ли, а то у меня память плохая.
— Вместе будем вспоминать, может, что и припомним.
— Нечего мне вспоминать!
— Ладно, сейчас я конвой вызываю, идите обедайте, думайте. После обеда продолжим.
Когда Шалимова увели, Алтаев откинулся в кресле: «Трудный орешек, сам про убийство говорить вряд ли будет».
В три часа дня, когда его вновь ввели в кабинет, Шалимов сказал;
— Зря, Игорь Николаевич, стараетесь, про убийство в шестьдесят девятом году спрашиваете, не мое оно, а «по нахалке» мне его не дадите все равно.
— Никто и не хочет «по нахалке» давать, доказывать будем.
— Ну и доказывайте, слушаю. Вы ведь мне, а не я вам доказывать обязан.
— Хорошо законы знаете, — заметил Игорь.
— В колонии научат!
— Так спекулировали билетами или нет?
— Не помню, много времени прошло. Говорил же я раньше.
— Это не страшно. Мы еще много раз повторяться будем. Вот выписка из книги доставленных в шестое отделение милиции: «Шалимов — за спекуляцию билетами. Материалы направлены в пятое отделение милиции по месту жительства», — прочитал Алтаев.
— Ну, раз задерживали там, значит, бывал. Много вы копались, наверное, пока нашли, а что толку?
— Про толк будем говорить потом. Вот выписка хозяйственной части исправительно-трудовой колонии, где вы отбывали наказание. Читайте!
Шалимов взял в руки листок.
— Прочли? Ваша мать прислала вам голубой пиджак из вельвета?
— Я этого здесь не вижу. Написано: «пиджак один, ношеный», — прочитал Шалимов.
— Не видите? Вот объяснение матери, что она сама шила пиджак голубого цвета и послала его в колонию. Теперь видите?
— Теперь вижу. Действительно, послала мне пиджак голубой, все правильно.
— А почему в колонии не говорили и бежали после этого?
— Бежал я не после этого, я уже все объяснил, второй раз не буду. А про пиджак забыл, кто о старых вещах помнит?
— А где пиджак?
— Износил и выкинул.
— До ареста ходили в нем?
— Ходил, конечно.
— А весной шестьдесят девятого года ходили?
— Не помню я одежду, в которой тогда ходил. Я же не знал, что через столько лет спрашивать будут.
— Проведем опознание, — сказал Алтаев, хотя знал, что не будет этого: забыла дворничиха приметы.
— Вы, начальник, что хотите делайте, а чужое дело брать не буду.
Разговор так и не получился. Алтаев не рассказывал Шалимову подробных деталей убийства, только спрашивал и спрашивал, пытаясь уточнить обстоятельства дела. Ответы следовали односложные: не помню, забыл, давно было. Отвечал он на разные вопросы по-разному, только на один вопрос Алтаев всегда слышал: «Я не убивал!»
Вечером, отправив Шалимова в камеру, Игорь почувствовал настоящую физическую усталость, все тело ныло, будто целый день таскал кирпичи.