И, листая эту «книжку», я наткнулся на фамилию Куцего — сотрудника исторического музея. Разумеется, он тоже являлся дилетантом. Но дилетантом-энтузиастом…
Список увлечений Валентина насчитывал сотни наименований. Но блатная поэзия занимала в нем почетное место. Уже свыше десяти лет он коллекционировал творчество тюремной музы, удивляя нас с Фрейманом своим постоянством, которое совершенно не согласовывалось с его характером.
Я позвонил Куцему и договорился о встрече у него на квартире. Ровно через полчаса я уже помогал Валентину резать хлеб, колбасу, протирать пластмассовые стаканы, призванные в ближайшее время заменить устаревшую стеклянную посуду и «всякий там хрусталь, фарфор и прочую ветошь».
Комнатушка Валентина чем-то напоминала мою и в то же время резко от нее отличалась. Обставленная по-спартански — лишь самое необходимое, — она была не только прибрана, но и свидетельствовала о том, что где-то, возможно совсем рядом, существуют упорядоченный домашний быт, уют, и некоторые граждане подметают полы в канун каждого праздника, даже чаще.
В ящиках было около сотни тетрадей. Если просмотр каждой из них займет всего двадцать минут, это уже тридцать три часа с хвостиком… Ничего не скажешь, светлые перспективы!
Но мне повезло: нужный раешник я отыскал в третьей по счету тетради.
На шестой странице скачущим почерком Валентина был запечатлен для потомства интересующий меня раешник: «Здорово, избранная публика, наша особая республика! Здорово, Зосимы и Савватии, вся долгогривая братия! Здорово, начи, завы, комы, замы, замзавы и помы, нарядчики комроты, благодетели мои и глоты…
Всем, всем шлю привет и даю совет, когда темы нет, на сцену не лезть и раешник не плесть…»
Пригодится ли мне в дальнейшем соловецкий раешник? В любом производстве неизбежны отходы, а в уголовном розыске они доходят до 99 процентов. Скорее всего, раешник попадет в эти 99. Но загадывать на будущее не стоит. Поживем — увидим.
9
«Горелое дело»…
Чем больше я углублялся в него, тем сильнее оно раздражало меня какой-то своей зыбкостью и неопределенностью. Порой было такое ощущение, что оно засасывает, подобно болоту, сковывая и ограничивая движения, лишая возможности на что-либо твердо опереться. В нем не было точки опоры, во всяком случае, я ее не мог нащупать.
И причина этого была не в сложности, а в чем-то другом. Многие преступления на первом этапе расследования — загадка, более или менее трудная, но загадка, дающая простор для различных предположений, версий, гипотез. Перед следователем клубок фактов, показаний, объяснений, доводов. Он должен отыскать кончик нитки. Это трудное и кропотливое занятие. Зато, найдя кончик, сравнительно легко распутать весь клубок. А из «горелого дела» торчало несколько хорошо различимых кончиков, но каждый из них не облегчал, а усложнял работу. Здесь все было противоречивым, неустойчивым, несобранным — версии, позиции участников происшедшего, логика их поведения и улики.
Странное дело, очень странное.
Взять хотя бы выстрелы. Были они? Безусловно. Выстрелы слышал сам пострадавший («две пули пролетели рядом»), соседи по даче, очевидцы пожара. Нападавший стрелял в Шамрая. Факт. И в то же время… не факт. Самый тщательный осмотр сплошного дощатого забора, вдоль которого бежал Шамрай, ничего не дал. Оперативники не обнаружили ни самих пуль, ни их следов. Этих треклятых пуль не нашли и в стволах фруктовых деревьев, которые росли вокруг дачи. Не нашли, хотя обследовали буквально каждый сантиметр. Пули исчезли. Выстрелы были, а пуль не было. Тоже факт, и факт не менее достоверный, чем первый. Куда же, спрашивается, исчезли пули? Растворились в воздухе? Расплавились?
Можно было, конечно, предположить, что нападавший стрелял вверх, чтобы только напугать Шамрая. Но, во-первых, откуда тогда взялся свист пуль у самого уха бегущего? Во-вторых, зачем пугать и без того перепуганного до смерти человека, а в-третьих, по словам Шамрая, преступник его чуть не задушил. Если так, а, видимо, это происходило именно так, то снова нельзя не отметить полнейшего отсутствия элементарной логики: после неудавшегося из-за яростного сопротивления жертвы убийства разозленный неудачей преступник ни с того ни с сего начинает забавляться пальбой в воздух, вместо того чтобы воспользоваться удачной ситуацией (хорошо освещенная пожаром цель) и осуществить свой, теперь уже близкий к завершению замысел.
Полнейшая бессмыслица!
Дальше. И Шамрай, и Русинов, и Эрлих исходили из того, что у неизвестного были две цели: убийство и похищение содержимого портфеля или самого портфеля. Допустим, что они правы. Но тогда мы снова сталкиваемся с полным отсутствием логики.
Шамрай категорично заявил еще Русинову, что он никогда раньше не возил в портфеле ни домой, ни на дачу служебных документов, что тот случай был исключением, вызванным известными обстоятельствами. Как же про это исключение узнал преступник и кто он — провидец или сумасшедший? И ведь не только узнал, но и как-то почувствовал, что портфель окажется именно в среднем ящике письменного стола, а не в каком-нибудь другом месте — допустим, в тумбочке, книжном шкафу или платяном. И зачем потребовалось сдирать фотографии с документов Шамрая? На память о ночном приключении?
Теперь еще клочок бумаги с поэтическим опусом соловецкого производства…
Если он принадлежал ночному гостю, то все запутывалось еще больше, а участие в нападении на Шамрая Явича-Юрченко становилось крайне сомнительным, а то и вовсе исключалось. Ведь по наведенным справкам Явич никакого отношения ни к Соловкам, ни к блатной лирике не имел. Кстати, все сведения, собранные нами о Явиче, будто бы специально дополняли уже существующую неразбериху. Выяснилось, например, что он обладает недюжинной физической силой и считался великолепным стрелком из револьвера. Между тем Шамраю не только удалось вырваться из рук преступника, — а нападение было внезапным! — но и спастись от пуль, хотя стреляли в него с расстояния в четыре — шесть метров…
А портфель?
Сторож Вахромеева утверждала, что у человека, бежавшего к линии железной дороги, не было в руках никакого портфеля. Не видела портфеля и опознавшая Явича Гугаева…
Преступник спрятал портфель, а затем вернулся за ним? Малодостоверно, если учитывать конкретную ситуацию. Он не имел на это ни времени, ни возможностей.
Забрал документы и тут же выбросил портфель? Еще сомнительней. Портфель бы наверняка нашли: Подмосковье не джунгли, а дача в центре дачного поселка — не охотничья избушка…
Десятки несообразностей…
Опыт подсказывал, что на многое рассчитывать не приходится. Пострадавший, как правило, плохой свидетель. Он все воспринимает через призму им пережитого. Это накладывает на его показания отпечаток субъективности, а субъективность — ненадежный помощник следователя. И все же… И все же на встречу с Шамраем я возлагал определенные надежды.
10
Прищуренные глаза Шамрая сфотографировали мое лицо, ромб в петлицах, знак почетного чекиста на груди, скользнули по фигуре (я невольно одернул гимнастерку), снова не спеша поднялись к лицу, застыли.
— Прежде всего удостоверение личности.
— Разумеется…
Я протянул ему свою книжечку в сафьяновом переплете. Он, все так же не торопясь, взял ее, раскрыл: