Он разочарованно покачал головой. — Ни черта ты не поняла.
Бренда разглядывала его, пытаясь решить, как ей вести себя дальше. Наконец бросила окурок на пол. — Сама знаю.
Она вышла, но сразу вернулась. Терри стоял на том же месте, только рукой теребил что-то под рубашкой.
— Ты мне нравишься, Терри. И тебе это известно. — Она коснулась его плеча. — Если понадобится помощь, дай мне знать.
— Не понадобится.
— Ну хорошо. — Она нацарапала на бумажке номер своего телефона и протянула ему. Терри не взял, и она сунула бумажку ему в карман.
— На всякий случай.
Он пожал плечами.
— Я твой друг, — напомнила она. — Не теряй со мной связь.
Бренда исчезла. Прошло несколько минут. Терри стискивал пальцами купидона. Не нужна ему Бренда и ее помощь тоже. Связь у него уже есть.
В животе урчало, когда Терри добрался до дому, но, увидев Фрэнки, он тут же забыл о еде. Сначала умылся и побрился, скинул рубашку и пошел в гостиную: там его свяжут. Фрэнки употребил для этого бархатную ленту, на которой несколько дней назад вышил свое имя. Покончив с узлом, он велел Терри повернуться и выпятить грудь, хотел лучше рассмотреть свою работу.
Кроме купидончика, на груди Терри было нашито с полдюжины других сережек, последняя — цветное стекло, оно болталось уже день или два. Кожа в месте крепления оставалась красной, когда он потрогал пальцем, Терри поморщился.
— Что, больно?
— Немножко.
— Вдруг здесь инфекция, а?
— Нет, все нормально.
— Может, я лучше перестану? — заботливо предложил Фрэнки.
— Нет.
— У тебя и так вся грудь полна. Генерал хочет еще?
Терри улыбался. Это игра, они просто играют.
Да. Генерал заслуживает всех наград.
— В самом деле?
— Да.
— Он приказывает?
— Да, приказывает.
— Ему страшно?
— Да.
Фрэнки чуть осекся. — Генералу страшно?
— Он боится потерять любовь.
— Садись.
Терри сел, как было велено. Прислонился спиной к подушке, теперь он полулежал. Мышца на скуле начала подергиваться, и он закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Он слышал, как Фрэнки достал лед из морозильной камеры и отколол кусок. Почувствовал холод у себя на груди, сразу над солнечным сплетением. Лицо обожгло жаром, и он задрожал.
— Твое сердце стучит, — констатировал Фрэнки, склонившись к нему. Он положил палец на пульс. — Сильно стучит. Ты боишься.
Терри помотал головой. — Нет.
— Да. Ты боишься, что я приду в чувство и прекращу свою маленькую грязную игру. Перестану питать твою ненависть своей. Если остановиться — это облегчит твои страдания. Но ты боишься того, что можно сделать потом.
— Нет, — воскликнул Терри, его охватила тревога. Он жевал губу, кривился. — Я не боюсь, Фрэнки. Ты даешь мне мужество. Делаешь меня сильным.
— Я делаю тебя слабым. Стать сильным ты не хочешь. Ты из тех, кто насилует. Ты насильник. Твоя сила предает тебя.
Он понурил голову.
— Да кто тебе осмелится поверить?
— Никто.
— Назови мое имя.
Он назвал.
— Еще.
Он повторил.
— А сейчас приподнимись. — Фрэнки убрал лед и развязал запястья Терри. — Вот тебе ответ.
— Нет. — Он замотал головой, донельзя расстроенный. — Не делай так.
— Пора становиться взрослым, цыпленочек. Я не могу больше о тебе заботиться.
— Пожалуйста. Остановись. Перестань играть со мной.
Фрэнки засмеялся. — Да, ты игрушка. Глянь-ка на себя.
Он опустил глаза на грудь. — Я их все оторву. Они мне больше не нужны.
— Не глупи. Больно будет.
Терри схватился за одну "медаль", но Фрэнки успел остановить его руку. — Ты очень расстроен. Смотри, как трясется бедный купидончик. — Он толчком опрокинул Терри обратно на подушку. Расслабься, сразу будет лучше.
— Тогда делай, что обещала. — Он взял кусок льда и положил себе на грудь. — Не останавливайся, ты же начала.
Фрэнки рассматривал с брезгливым интересом. — Запомни свои слова, Терри. Когда мы достигнем самого дна и вцепимся друг другу в глотки, вспомни, что ты только что сказал.
— Смотри, — молвил Терри. — Купидон уже не трясется. Он танцует, как ты когда-то.
— Вполне возможно, наступит день и ты сам затанцуешь. — Он убрал лед. — Сегодня будем так. Я хочу, чтобы ты все чувствовал.
— Будет больно.
— Разве не этого ты хочешь?
— Я хочу того, чего хочешь ты, Фрэнки.
— Да нет же.
— Это так.
Фрэнки почувствовал укол совести, боль, глубоко засевшую в сердце. Он отвернулся.