Это сейчас неважно. Он не станет вмешиваться — прости, Юлиан, ты был хорошим помощником, пусть и недолго.
Пришло время воздаяния по долгам.
В храме нарастал рукотворный хаос. Неразборчивый доселе гул разделился на загробный вой призраков, крысиные визги карлов и людские голоса… Людские? Правильно, он ведь слышал…
Аргуст оборачивается. Его зрение ещё не избавилось до конца от режущих всполохов. Но он распознаёт мельтешение множества фигур — рослый силуэт с копной чёрных волос в окружение уродливых «детей» с палками в руках. Вернее, лапах. Туманный промельк. В здоровяка врезается мерцающий «мыльный пузырь». Приглушённый, почти беззвучный для Аргуста хлопок. Во все стороны разлетаются тела и осколки камней. Вспышка голубого зарева. Кристаллы отвечают зелёным, распуская в глазах свежие пятна. Сумбурный гомон, и сквозь него прорезается человеческий крик, заставляющий полчище мурашек рвануть по взмокшей спине. Аргуст отворачивается.
Пусть так. Пусть кипит битва. Пусть воют Хранители. Пусть падают его друзья. Они отвлекут на себя Троицу и их подручных. Теперь он успеет.
Он делает шаг к постаменту с пирамидой. Мёртвое, но всё ещё бьющееся сердце мёртвого, но всё ещё живущего города. Сияние жжёт и сквозь заслон из поднятых ладоней; «узоры» на одной из них горят, словно только что нанесённые раскалённой докрасна бритвой. Он скорее ощущает, чем видит пронёсшуюся мимо тень. Призрак. Кинулся защищать обожаемую Святыню.
«Поздно! Я сотру вашу скверну из своего мира! Навсегда!».
— А-А-А-А-А-А-А!
Тысячи, десятки и сотни тысяч незримых игл пронзают каждую его частицу. Боль бьёт сминающим тараном. Опрокидывающим. Её уже не стерпеть. Иглы вонзаются всё глубже. В кости, в нервы, в саму душу. Насквозь. Навылет. В мыслях не остаётся ничего, кроме желания верещать.
Сознание он не теряет потому, что ему не дают сделать этого.
Бьющееся в конвульсиях тело Аргуста взмывает вверх. Тень Хранителя возникает справа. Раздутый овал башки почти касается его, выпуклые зенки на нём как у непомерной мухи. Черты смазанные, но и в их смазаности распознаётся гнев. По зыбкой фигуре прокатываются всполохи, как если бы внутри неё тоже помещался кристалл. Воронка пасти сжимается и растягивается, сжимается и растягивается. Без воя.
На что вы надеялись? — На этот раз голос не безучастен, он исходил негодованием. — Раб не смеет поднять руки на Хозяина! Мы грядём! Вы склонитесь пред нами!
«Они всё же хотят обратить меня, — мысль едва пробивается сквозь пелену полубреда. — Я для них так ценен».
В воздухе Аргуста разворачивает плашмя и влечёт дальше, так что он зависает точно над алтарём. Тушка курицы, подвешенная для жарки на костре. Над собой он вновь видит шар солнца, небесные сферы и поддельные звёзды (а хочется увидеть настоящие, те, что снаружи). Глаза жжёт пламя. Идущее снаружи и рвущееся изнутри… Оковы боли вдруг ослабляют над ним свою хватку, остатки тумана выветриваются из головы. Перековка должна применяться к свободному разуму.
Ненадолго, в последний раз, ему возвращают частичную волю.
…Откуда взялись силы продолжать бороться?
Откуда в нём скопилось столько лютой ненависти?
Переступив через себя, ты не проиграешь, даже если победить невозможно, — отец всегда любил старые философские мудрости.
Он выгибается дугой. Кости стонут с обречённостью. Аргуст Терракотар крепко, как ещё мог, зажмуривает глаза. Когда спустя мгновение он раскрывает их, два луча цветом чистейшего смарагда, а не той гнусности, что клубится под ним, ударяют в купол храма, кроша слагающий его мрамор. Жёлтый шар солнца с волнистой короной по краю лопается снопом багряных искр, низвергающихся на головы находящихся в зале. Они ещё шипят в полёте, когда взрываются красная и голубовато-зелёная сферы, добавляя новых искр. Смарагдовые лучи плавят камень, что брызжет из-под них раскалёнными потёками. Не выдержав пришедшегося на него давления, купол храма с хрустом лопается точно яичная скорлупа. Ветвистая трещина пролегает по его центру. Россыпи каменных звёзд срываются вниз, но не одна из них не сияет в своём падении.
Тело содрогается, его ломает, оно извергает из себя нечто глубинное, и порождаемая тем мука в радость. Маэдо поворачивает голову, пронзая лучащимся взглядом парящую рядом тень. Нечисть отбрасывает прочь. Храм наполняется визгливым воплем. И это вопль боли. Ему отзываются два других.
Алтарь Предтеч пылает, Аргуст ощущает напор исходящего от него потустороннего жара. Спеленавший его призрак исчез, но он продолжал висеть, распятый над ним. Кричать сил не осталось. Он умирал. Всё это не имело значения.