Природную сухопарость вошедшего не могли скрыть ни надетая под плащ кожаная куртка, ни нагрудник. Движения его были экономны и резки. Серый взгляд блестел из-под загнутых полей треуголки, натянутой по самые брови.
Вот и ненаглядный наш господин-сотник пожаловал. Как мы рады вас видеть, сеньор Догвиль!
На лице каждого в казарме отразилось одно и то же кислое выражение. День, можно сказать, начался.
— Проснулись, дармоеды? Пошевеливайтесь! За кормёжкой и на смену. Ребята с ночи, устали как собаки, а вы тут расселись, в задницах чешите!
Ну, всё как обычно. Интересно, он сам когда-нибудь напивался под завязку, и чтоб с утра в дозор идти было?
— И чем у вас так воняет? — повёл чутким носом сотник. — Здесь выгребная яма или ещё казарма? Вечером чтобы убрались. Приду, проверю. Ясно?!
— Ясно, — был ему неслаженный многоголосый ответ.
— Тогда, шестой десяток первой сотни — пошёл за мной!
Стражники потянулись на свежий воздух. Помещение сразу сделалось словно бы больше в размерах, стало непривычно тихо и даже как-то умиротворённо.
— Гад ты всё-таки, Лопуша, и дружки твои, пьяницы. Умыться и то не успел. Одни от вас проблемы.
— Хватит ныть, не в первой. Прорвёмся как-нито ик… Бриться некогда, буду бороду отращивать.
— Только её тебе и не хватает для полного образа.
— Может и не хватает. Пойдём глянем, чего нам пожрать приготовили ик… А то брюхо аж сводит с голодухи.
— Это не с голодухи, — не преминул поддеть напарник, приглаживая пятернёй свои светлые вихры.
И, более не разводя болтовни, на ходу опоясываясь ремнями с ножнами, они вышли из окончательно опустевшей казармы.
Эти двое здесь слыли известными личностями.
Один, которому родное имя давно заменило простецкое прозвище, был из тех, что невысоки, зато сбитых плотно. Деревенское круглое лицо, нос картошкой. Нрава не буйного, но и не кроткого, да к тому же склонного к запоздалым сожалениям. В этом весь Лопух. Его напарник, казалось, являлся ему полной противоположностью. Высокий и худощавый. Взгляд добрый и какой-то забитый. Звать Юлианом. Точнее, это он хотел, чтобы его так звали. Но среди сослуживцев закрепилось иное имечко — Костыль. Общаться между собой в их гарнизоне предпочитали исключительно посредством дурацких прозвищ. Такая, понимаете, незыблемая традиция.
Юлиан поначалу злился. Потом привык. А куда деваться. Тем более характером он обладал мягким, даже заботливым. В гарнизоне над ним посмеивались, случалось и пинали, не со зла, так, мимоходом. Но тогда в дело вступали пудовые кулаки дружищи Лопуха, и проблемы решались сами собой. Одно время их даже прозывали «сладкой парочкой» — а чего ещё ждать от тупых солдафонов?
Чуть позже, подкрепившись кашей с мясом и козьим сыром, приятели заступили на смену дежурства в пограничной страже.
Неспешно прохаживаясь по дозорному ходу вдоль зубцов крепостной стены и изредка бросая скучающий взгляд то в сторону Пустоземелья, то в обратную, на лежащий у подножья крепости захолустный городок Бермонд, Лопух непрерывно зевал. Ходить туда-сюда быстро надоело. Он остановился возле одной из промежек. Перевалился через шершавые, изъеденные за века солнцем и дождями камни бруствера, и сплюнул вниз. Проследил за долгим полётом плевка к земле, вновь протяжно зевнул.
Время ползло не скорее полудохлой улитки.
— Что стоишь, рот разинув? Смотри, муха залетит. — Юлиан высунулся в соседний проём, поправил съехавший шлем и также не преминул сплюнуть. — Скучно сегодня.
— А когда весело было? От этой тягомотины и свихнуться недолго.
— Не ворчи, ещё месяцок, а там в отпуск. Поедем с тобой в Эрмож. Отдохнём по-людски. Я в прошлый раз с такой женщиной познакомился, уммм… Тебе, глядишь, подружку подыщем, а?
Лопух не клюнул, лишь поёжился, глубже закутываясь в плащ.
— Ага, только до отпуска дожить ещё надо.
Из пустошей задували напористый, продирающий до костей ветер. Собачий. Придёт время, и его сменит Волчий, что принесёт с собой воющую стужу и белые вихри. Всё вокруг засыплют сугробы в человеческий рост — не пройти, не проехать. Здесь это в порядке вещей. Зима на севере дело такое. А в этом году с погодой вовсе творилось что-то неладное. Нынче и не скажешь, что ещё даже не осень, а только первая седмица августа.
Тусклое пятно солнца поминутно то скрывалось за гуртом свинцовых туч, обложивших небо с ночи, то вновь выныривало, ненадолго освещая крепостной двор. Сверху тот был виден, как на картинке: внутренний плац и длинные ряды казарменных бараков, по углам толстые квадратные башни из красного камня. Комендантский донжон, выстроенный не по центру, а смещённый из-за плаца в бок, поднимался в полторы высоты окружных стен; на его позолоченном шпиле, торчащем над наблюдательной площадкой, развевалось два флага — имперский сокол в обнимку с местным медведем, оба на терракотовом фоне. По периметру на галереях ходили другие стражники. Уныло пялились вдаль, высматривая приближение «врага», развлекали друг друга старыми байками да гоняли вороньё, что вечно кружило над крепостью, загаживая карнизы. Всё как положено.