Бросившись прочь, он вдруг замер, ища кого-то глазами.
— Марфа вернулась? — крикнул он сквозь гомон сражения.
— Я здесь, — пискнула девушка откуда-то.
Она стояла на крыше своего дома подле отца, который сжимал в руках тяжёлый лук, посылая стрелы в чудовище.
— За мной! Скорее! Поможешь! — бросил Казимир на ходу, увлекая её за собой.
Девушка мельком глянула на батьку, но тот лишь кивнул в ответ. Она, видимо, уже успела поведать ему о том, что случилось в лесу. За спиной кричали и ругались, ревело чудовище, рычал огонь, свистели стрелы, и лязгало железо. Казимир вбежал в круг идолов, падая посредине. Силы почти оставили его, а дело еще лишь предстояло. Марфа опустилась подле, стараясь его поднять.
— Держись, Казимирушка! — шептала она. — Держись, миленький! Делать-то, что, скажи!
— К Перуну, — устало пробормотал ведун, пытаясь подняться на четвереньки.
Он был совсем плох. Все силы отдал на драку у избушки, да на бросок до деревни. И тогда Марфа потащила его на себе. Кряхтя и охая, девушка взвалила спутника на тощую спину и понесла к идолу Перуна. Уложив Казимира подле божества на траву, она принялась растирать ведуну лицо, всё время шепча:
— Казимирушка, милый, очнись! Ну же! Ты сможешь! Давай! Ты всё сможешь!
— Спасибо, — устало ответил он, ухватывая девушку за плечи. — Спасибо, Марфушка… Спасибо. И прости… Так надо.
Она непонимающе уставилась на него, а затем на костяной кинжал, который пронзил живот. Её руки было взметнулись, чтобы оттолкнуть предателя, но силы покинули так быстро, что она лишь завалилась вперед, уткнувшись в шею ведуна.
— Прости, Марфа, — снова прошептал Казимир, сотрясаясь всем телом и роняя слёзы. — Так надо…
Вздохнув, он вырвал кинжал, открывая рану. Кровь хлынула, заливая колени ведуна. А он черпал её. Черпал полными пригоршнями, орошая рот идола. Синее небо почернело. Тяжелые грозовые тучи из ниоткуда затянули горизонт. Приближающиеся раскаты грома то и дело оглашали мир, ослепительными вспышками разрывая пространство. Омерзительное чудовище влетело на капище, увлекаемое толпой.
— Казимир, оно здесь! — взревел староста Святогор, да так и осёкся, уставившись на ведуна.
Его живот, руки и колени заливала кровь. Марфа валялась в ногах, недвижимая, потерянная, бледная. Её глаза закатились, а силы окончательно покинули несчастное тело. Чудовище почуяв кровь, глянуло на девушку. Казимир поднял перед собой руку, сжимая оберег Чура. Пальцы разжались... Оберег упал в траву… Порождение ведьмы хищно зашипело, словно лишь теперь увидав ведуна, и ринулось в атаку!
— Перун — мой отец, а я его сын, — сухо обронил Казимир, выбрасывая перед собой костяной кинжал. — Приди же, отец. Даруй мне своей силы!
Раскат грома вдарил вновь с утроенной силой. Селяне попадали наземь, трясясь от ужаса. Сверкающая и ревущая молния, ставшая продолжением руки Казимира, вонзилась прямо в грудь чудовищу, испепеляя его. Пахнуло жаренным мясом и горящей травой. Полный боли и разочарования низкий нечеловеческий вопль вырвался из груди отродия. Оно стенало и рыдало, корчась в безумной агонии, катаясь по поляне, силясь сбить очищающий небесный огонь. Пламя вспыхнуло ещё жарче, шипя под первыми каплями начинающегося ливня, беспощадно пожирая отравленную плоть. Наступила гнетущая тишина… Только шумел дождь. С неба срывались тяжёлые капли, заливая лица перепуганных и ошеломлённых людей. Они смотрели на ведуна, а он на них не в силах что-либо сказать.
Снова громыхнуло, но уже в отдалении. Казимир ахнул, словно придя в себя. Зажмурился, сжал кулаки и тяжело ступая, покачиваясь, как после хмельного буйства, побрёл прочь. Никто не обернулся, покуда он шёл мимо.
— Горе-то какое, — причитали бабоньки.
— Говорил же я, не так с ним было что-то… — бубнил скрипучий дедовский голос.
— Жертву принёс… Как есть жертву! Он жрец евоный, а не ведун никакой!
— А не он ли наших девок-то скрадывал?
— Пропащий человек и деревню всю в пропасть утянет!
Перешёптывались негромко, но Казимир всё равно их слышал. Он не пытался что-то объяснить или оправдаться. Да и что тут можно сказать? Ему не было прощения прежде всего перед собой. В голове безостановочно звенели одни и те же его собственные слова:
— Что же я наделал?
Лес принял в свои объятия трясущегося от холода ведуна. Одежда промокла и неприятно липла к телу, но он не чувствовал холода, хоть и трясся, стуча зубами. Ноги супротив воли несли прочь, подальше от места капища. Куда угодно, на край земли, а хоть бы и под землю, только подальше отсюда! Казимир не позволял себе и мысли о том, что всё случившееся вина ведьмы.
«Она же не соблазну поддалась… Не лёгкий и прямой пусть избрала… Такое, чтоб простая баба сама без помощи чьей сдюжила, да выстрадала… Заступника для селян из плоти и крови смастерила. Да, кровавого и злобного, ну да как умела, вестимо же… Деревню режут да жгут. Люди умирают! А кто за них впряжётся? Кто скинет ярмо, да степняков отвадит? Дура, конечно… Да и я дурак, уж и верно Милолика подметила. Подумать только, правдоруб, мудрец, мать твою ети, выискался! — Казимир молча шагал прочь, ещё не зная куда и зачем идёт, но мысли чернее грозовых туч, что он призвал, не давали покоя, разрывая душу на части. — Теперь что? Нету ведьмы, нету её чудища… И толку-то? Ушедших за грань не возвратить. Ужель все их смерти напрасно случились?».
Казимир остановился, не в силах идти дальше. Обхватил берёзовый ствол, прильнул лбом и не зарыдал, глухо завыл. Но не было уже ни слёз, ни к себе жалости. Несправедливость и злоба селян родной деревни, оставленная в далёком, как ему теперь казалось, прошлом, ныне уже не будоражила сознание, не казалась незаслуженной.
«Люди ведают правду, зрят в корень и вскрывают сокрытое. Лучше б и правда утопили».
Плечи ведуна содрогнулись в неслышимом крике отчаяния, а истерзанное тело медленно сползло, цепляясь обессилившими руками за ствол дерева. Казимир замер, словно и дышать перестал. Уж неведомо сколько пролежал он так, а тем временем смеркалось. Небо споро очистилось после грозы божественной и теперь пылало красным заревом. Из-за плотного строя деревьев не виднелось уходящего в закатные дали солнышка, только последние лучи его отбрасывали убаюкивающие блики на замирающий живительным сном мир. Но в лесу было неспокойно. Чёрный день ещё не закончился. В отдалении раздались крики да гомон идущих на расправу людей. Они нарочно шумели, ни то зверьё отгоняя, ни то самих себя подбадривая.
— На кол посадим!
— Лучше на дыбе растянуть!
— Ведунов надо в колодцах топить!
— Ополоумел совсем? Откуда ж потом воду таскать? Сжечь его надо, как есть сжечь!
— Можно и просто башку снести.
— Эй, Казимир, ядрёна вошь? Ты где прячешься? Выходи, покумекаем, что делать с тобой!
В их криках не было обычной людской злобы, они и правда жаждали справедливости и всё ещё были перепуганы, но всё-таки шли его убивать. Казимир не винил их и понимал.
«Им страшно. Не каждый день выпадают столь жестокие потрясения. Да и как такое пережить? Злодей должен быть наказан, иначе, как понять, что всё кончено? В лиходейство Милолики теперь уже и не поверит никто. Ведь нет её. Нет убийцы, нет и преступления. А моя вина, вот же она, на руках, алым цветом растекается».
Казимир, словно, не слыша приближающихся криков, сулящих ему беду и погибель, поднял к лицу ладони. Они очистились, не осталось и капли крови невинной девушки. Дождь смысл всё, унося в землю плату суровым богам. А гвалт разъярённой толпы приближался. Уже и видно было огни факелов, скачущих в сумерках, да отблески вил, на которые его и насадят.
«И поделом мне, — решил Казимир, перевернувшись, да спиной к берёзе наземь усаживаясь. — Пусть народ свершит то, что было предначертано. Раз ушёл от судьбы, да теперь с нею не разминусь».
Ведун закрыл глаза и стал ждать. Хищное бормотание и злословие преследователей звучало всё ближе и ближе. Сквозь опущенные веки уже мерещились подошедшие вплотную языки пламени. Казимиру казалось, что вот-вот грубые и сильные руки вздёрнут его тщедушное тело вверх, да со всех сторон посыпятся на спину удары дубин и палок. Он не будет кричать, не будет молить о пощаде и ответит за всё… Но только… где же они?