— У камней нет души, — ведун лишь покачал головой.
— Ты только такое чудскому шаману не ляпни, — весело проскрипела изба.
— Вряд ли мы когда-нибудь повстречаемся, — с сомнением заметил Казимир. — Наставник сказывал, что те, кто нынче именуют себя народом чудь, их очень далёкие потомки, растратившие знания, да и не особо похожие на тех, что были прежде.
— Может и так… — медленно проскрипел Стоян. — Может и так… Дык, чаво делает тебя человеком-то, а?
— Живое сердце, — сообразил ведун.
— Во-о-о-от, енто и есть то, что отличает тебя от бесплотного духа. Мы чувствуем тепло живой крови, которой лишены сами. Ни солнце, ни пламя очага не могут даровать этого чувства.
— Чудные вещи ты молвишь, — отозвался Казимир, обдумывая слова Стояна. — Но если вы чуете тепло человеческого сердца, то как различаете, кто есть кто?
— Я уже сказал, — проскрипела изба, выпустив облачко дыма из трубы на крыше. — Цветные пятна, ну и малость расплывчатых очертаний. Каждый имеет свой особый цвет, так и отличаем.
— Какого цвета я?
— Был изумрудного.
— Почему был?
— Мне почём знать, — изба кашлянула дымом и добавила. — Темнеть начал. Значит, что-то меняется. Может скоро помрёшь.
— Ну, спасибо, — буркнул Казимир, но не сдержался и всё же улыбнулся. — Ладно, пора в дорогу.
Взобравшись в избу, ведун уселся напротив окна, положив ладони на стол. Его взгляд устремился вдаль, пол качнулся, и вот уже ноги-столбы зашагали вперёд. Путь до заветного места лежал неблизкий, но изба не знала усталости, а Казимир опасался задерживаться где-то дольше необходимого. Они добрались на пятый день. Широкая река расходилась на два рукава, а посреди на стрелке был остров с обрывистыми берегами. Высокая стена берёзовых стволов скрывала то, что находилось внутри — небольшую полянку, поросшую кустами можжевельника и черники.
Ему хватило всего лишь взгляда. Над островком вставало солнце, и первые лучи мягко ласкали верхушки деревьев. Казалось, будто лишённые листвы ветви светятся изнутри, как золотые жилы. Две плакучие берёзы склонились друг против друга, перекрещиваясь. Деревья стояли в самом центре острова, и когда солнце властно выкатилось на небосклон, его пылающий диск засиял между их стволов, являя взору ведуна до боли знакомый символ — Чур. Казимир, едва завидев его, ахнул.
— Можешь пускать корни, — сказал он, соскочив на землю, едва изба перешла через реку.
— Не нравится мне тут, — запротестовал Стоян. — Нас заметят.
— Теперь нас и должны заметить, — возразил Казимир. — Если не будешь никого пугать, то сойдёшь за обычный дом.
— Но зачем?
— Сам не до конца понимаю… — признался вдруг ведун. — Я чувствую, что должен быть здесь. Что обо мне должны узнать те, кто живёт в окрестных деревнях, но… — он замолчал.
— Говори, как есть, — сухо скрипнула изба.
— Это не связано с твоей клятвой Доле, то часть моего пути. Я дал себе зарок больше не жить среди людей. Они должны прийти ко мне сами… чтобы поверить.
Изба молча прошлась взад-вперёд по полянке, кряхтя что-то тихо и неразборчиво, а затем застыла, пуская корни. Ноги-ходули вгрызлись в податливую землю, распахивая её крепкими когтями, зарываясь поглубже. Миг-другой и изба застыла, из трубы потянулся светлый дымок. Казимир глянул на Стояна, щурясь от яркого солнца, довольно кивнув самому себе:
«Гляди ж ты, словно полвека тут стоит, самому ведь, поди уже, нравится!».
Место впрямь было удачное. Казимир приметил отцветшие пожухлые, но не растратившие оранжевого благолепия, лепестки купальницы, разметавшиеся по земле, словно просыпанный бисер. Рядом лежали сапфировые колокольчика и желтели цветки мать-и-мачехи. Заросли вереска, раскидистыми кустами образовывали подлесок, в котором копошились многочисленные пищухи и карбыши. Крошечные зверьки то и дело выглядывали из укрытий, косясь на Казимира встревоженными бусинками черных глазок. Попискивая и суетясь, как муравьи, они явно были раздосадованы тем, что их остров перестал быть необитаемым.
«Интересно, как вы сюда попали, — раздумывал ведун, с улыбкой наблюдая за переполохом, царящим среди грызунов. — Неужто речка тут мелкая, и вы ходы прорыли, чтобы здесь прятаться? Или вы плаваете?».
Впервые за долгие дни ему было по-настоящему спокойно на душе. Столько добрых трав растёт вокруг, значит и земля чистая. Ещё и эти крошечные хлопотуны! Мышата тоже вовсе глаза глазели на Казимира, изучая повадки гостя, который, по всей видимости, собирался остаться. Вот, одна, видать самая отважная или глупая пищуха, набралась смелости сделать первый шаг. Подбежав к сидящему прямо на земле ведуну, она коснулась его лапкой, тотчас бросаясь прочь. Кусты вереска прям-таки ожили, раскачиваясь от снующих туда-сюда и переполошённых грызунов. Казимир продолжил сидеть на месте, благостно следя за происходящим. История повторилась, но выбегал уже карбыш. Пышные раздутые в преддверье зимы щёчки, то и дело испуганно подёргивались, усатый нос напряжённо втягивал ноздрями воздух. Приблизившись к ведуну, хомяк замер, не решаясь повторить подвиг своей предшественницы. Казимир медленно раскрыл ладонь, на которой лежал орех, протягивая гостинец мышиному гонцу. Не веря своему счастью, равно как и ожидая какую-нибудь каверзу, карбыш схватил угощение, тотчас бросившись в укрытие. Кусты снова зашатались, однако несколько мгновений спустя из них вышли сразу пять мохнатых комочков с чёрными бусинками глаз. В общем дружба наладилась.
Казимир долго ломал голову, как бы организовать переправу на оба берега. Ставить мосты не хотелось по ряду причин. Невзирая на то, что в этом месте река не была широкой, и как он успел запомнить во время полёта свиристели, имела выше по течению более полноводные рукава, ведун не мог знать, не помешают ли кому-то его постройки. Идея с постройкой плота тоже имела свои изъяны. Ежели его сделать шибко лёгким, такой чтоб можно вытянуть на берег, на нём будет сложно ходить вверх по реке. Ежели строить тяжёлым, то придётся справить и пристань, а это лишнее место, да и приглашение. Не то, чтобы Казимир не хотел, чтобы к нему рано или поздно явились люди. Напротив, он всё ещё считал своим долгом помогать тем, кто нуждается в знаниях и силе ведуна. Однако делать своё убежище излишне доступным, тоже не собирался. Уже дважды Казимира пытались убить те, кто ждал от него же спасения. И теперь высокие берега казались хоть и не надёжной, но своей личной крепостью. В конце концов он рассудил так: дюже лютой зимой, всё равно встанет лёд, и переправа сама собой появится, а коли кто решит навестить его в другое время — пускай идёт вброд по воде. Вода очищает и уносит прочь зло. Будет повод обогреть усталого путника, растопить для него очаг, а там уж и душа оттает.
Близилась зима, и рассчитывать пережить её без припасов было самонадеянно. В общем-то Казимир понимал, что в ближайшие месяцы придётся туго. Шутка ли, ведун никогда не жил один, а значит все тяготы ложились на его плечи. Селяне в деревне к приходу холодов всегда готовились за полгода… Сама жизнь делилась на выживание и подготовку к выживанию. Пока редкие, ещё не опавшие листья кружились, стекая разноцветным хороводом к земле, Казимир с тоской наблюдал за ними, сознавая, что чудесное спасение лишь ненадолго отсрочило его гибель.
Ведун принялся работать не покладая рук, не зная отдыха, отвлекаясь лишь на редкий и непродолжительный сон. Сплетя из ивовых веточек корзину, он ходил за реку, выбирая подчистую всё, что не успели склевать птицы. Алые капли ягод клюквы были одной из самых желанных находок. Когда в округе не осталось и их, на смену пришли можжевеловые шишки. Казимира интересовали и молодые светло-зелёные первогодки, и уже синеющие созревшие плоды.
Пару раз удалось напасть на обмороженные, не успевшие сгнить опята. Ведун едва ли не танцевал, увидав на сухом стволе деревьев пышные кучки вожделенных грибов. Он бережно уложил их в корзинку, тотчас возвратившись на свой остров, словно боясь поверить в нежданную удачу.
Пытался Казимир и рыбачить. Однако охота с острогой, оказалась куда как труднее, чем он представлял. Ведун попросту не умел управляться с копьём, да и сила броска оставляла желать лучшего. Приходилось хитрить. Казимир подолгу бродил вдоль берегов, пока не нашёл отмель. Стоя в воде несколько часов к ряду, он коченел так, что не чувствовал ног. Приходилось выходить на берег, греться у костра, а затем возвращаться. Конечно, будь у него бредень, натаскать рыбы вдосталь, можно было бы без особого труда. Но ведун не только не знал, как его правильно плести, у него не было и самой верёвки. Охотиться на дичь, Казимир не умел никогда, да и секретами изготовления лука не обладал. Оставалась рыбалка с копьём.