Шишигу не зря путают с болотником, они и правда во многом похожи. И тот и другой обитают в трясинах и топях, становясь стражами торфяных царств. Они угрюмы и неповоротливы, в силу своей медлительности, чаще всего безглазы и неказисты, нередко имеют распухшие, аляповатые тела, всегда покрытые грязью, водорослями, тиной, ряской, улитками, пиявками, лягушачьей икрой, насекомыми и их личинками. Однако на этом их схожести заканчиваются. Болотник, хоть и является нечистью, не таит в себе зла. Он не агрессивен и не жаждет крови по своей природе. Болотник, как и любой хозяин, ревностно охраняет свой дом, но сразу топить заблудшего путника не станет. Наоборот, он скорее отвадит того прочь от своей топи, указав на нужную тропу, хотя со стороны это может выглядеть, как нападение. В этом нет ничего удивительного, ведь дух и человек — существа, живущие на разном плане бытия. Их пересечения чаще случайны, а благополучный исход такой встречи всецело зависит от доброй воли самого человека.
Но совсем другое дело его собрат шишига. Будучи неупокоенным, шишига всегда появляется в результате трагедии. Болото вообще опасное место и без неистовых духов. Во времена пращуров, поклонявшихся богам, каких ныне и не вспомнят, трясину почитали священным местом. Не земля и не вода. Болота считались вратами в мир мёртвых, и ведь сложно с этим поспорить, живыми оттуда вернуться не просто. Но коль в таком месте проливается кровь… жди беды. Уставшие, отверженные, преданные и потерянные души нередко могли задержаться здесь после смерти. Отринутая плоть замирала в ожидании, когда неупокоенный дух жаждал вернуться. Не закончившие дела, непрощённые, неотмщённые, они выбирались обратно, уже пройдя грань, после которой нельзя оставаться человеком. Так и появлялись шишиги.
Когда Казимир ввергнул тело Тихомира в объятия очищающего пламени, он уже знал, что несколькими мгновениями спустя, то, что осталось от Прозора на него нападёт. Шишига был привязан не только к болоту, останки несчастного брата стали для него камнем преткновения и алтарём. Он существовал подле него, ради него и вопреки его смерти, не простившим самого себя, заблудшим злым духом. Шли месяцы и сошёл лёд, Прозор отправился на поиски родичей, но не мог уйти от тела далеко, боясь вновь его оставить и вновь потерять. Каждый раз, когда он чуял поблизости присутствие отца, ополоумевший от горя и страданий шишига бросался к нему.
— Там лежит брат! Забери его тело! — кричал он, но сгнившие губы и язык, изрыгали вместо слов только нечеловеческие вопли, от которых кровь стыла в жилах.
Студёная ночь медленно отступала, выпуская из своих властных объятий растревоженное болото. Щёголь весело перекрикивался с куликом, прыгая по травянистым кочкам. Трясина то и дело урчала, выбрасывая на поверхность воды пузырьки. Казимир потёр глаза и широко зевнул. Бёдра занемели так, что он не чувствовал ног, а новёхонький ремень, которому ведун так радовался накануне, теперь врезался в плоть, причиняя немыслимую боль. Вокруг было тихо, словно ничего не произошло минувшей ночью. Костёр давно прогорел, оставив после себя кучу пепла, в которой с трудом угадывались обломки человеческих костей. Шишиги поблизости не было. Приглядевшись, ведун заметил его тело, лежащее неподалёку в тростнике, лицом вниз.
Отвязавшись от древесного ствола, Казимир осторожно спустился на землю, перебирая руками и ногами как можно медленнее. Мышцы всю ночь были в напряжении, он не спал, а потому, оступиться в самом конце пути, когда, казалось бы, всё позади, очень не хотелось. Оказавшись на твёрдой почве, ведун с чувством выдохнул. Даже предстоящий путь через болото его не страшил так, как перспектива упасть в лапы обезумевшего шишиги посреди ночи. Застегнув ремень, Казимир двинулся в обратную дорогу, обдумывая, что и кому стоит рассказать. В последний раз глянув на лежащего в тростнике Прозора, он заметил, что тот встал и пялится на ведуна, пустыми провалами на месте глаз. От былого пыла не осталось и следа. Шишига флегматично воззрился на Казимира, словно встретил того впервые. Разорванная связь с неупокоенным братом лишила его цели и остатков чувств.
«Ты будешь блуждать здесь, пока трясина окончательно тебя не переварит, — грустно подумал ведун, глядя как тело шишиги скрывается в мутной болотной воде. — А когда от тела ничего не остается, душа высвободится… Больше мне ничего для тебя не сделать».
Отвернувшись, Казимир зашагал прочь, прыгая с кочки на кочку. На душе скреблись кошки. Уже в который раз, ведун достал из-за пазухи переломленное древко стрелы. Металл наконечника не заржавел за неполный год времени, он выглядел совсем как новенький, поблёскивая на солнце гладкими и тёмными гранями.
«Мы куём лучшее оружие, — возникли в памяти слова воеводы, — доспехи, инструменты и сбрую».
Всю обратную дорогу, ведун ломал голову, как быть, но в конце концов победило благоразумие. Украдкой глянув по сторонам, он зашвырнул стрелу подальше в траву.
«Никто не должен узнать о том, что с ними приключилось, — решил Казимир. — Зачастую правда горька, а некоторая ещё и опасна. Если парней и правда укокошили люди воеводы, что ж… они это заслужили. Шутка ли, я всего за день разнюхал о том, что они собирали разбойничью шайку, а князь и подавно должен был прознать. Лихие мысли пресекли на корню, разделавшись с запевалами. Пускай, они так и останутся для всех сбежавшими мальчишками, ушедшими на поиски счастья. И батька их пускай так думает (авось, однажды вернутся!). Так лучше для всех. Родители со временем привыкнут к мысли, что ребята просто живут где-то в далёком краю… быть может, они там даже счастливы...».
По возвращению в Белозерск, Казимир без промедления ринулся на поклон к Ратибору. Воеводы дома не оказалось, он с самого утра откланялся по делам. Конюх Василёк узнал ведуна, радушно пригласив присесть с ним во дворе, пока сын сбегает, разыщет хозяина.
— Чего это ты такой бледный? — осведомился он, протягивая ещё тёплую, но уже надкушенную краюшку свежего хлеба.
Казимир с удовольствием откусил, благодарно кивнув.
— Ночь не спал, за вашим болотником бегал, — ответил ведун.
— Ну и что, догнал?
— Ага. Правда по итогу ночи у нас, можно сказать, боевая ничья.
— Бывает, — рассудительно и степенно, словно говорил о погоде, хмыкнул Василёк. — Я вот как-то раз тоже… Пришёл, стал быть, коня подавать Ратибору, а эта скотина… эт я про коня, само собой… как сбрую увидал, так ни шагу из стойла… Я уж и так и эдак, и ласково и строго… стоит, зараза такая и ни шиша. В общем, когда терпение лопнуло, схватил его, окаянного за гриву, да как дёрнул, а он башку в угол, да ка-а-ак даст мне копытом… Полдня потом на четвереньках ползал!
— С гонором животина, — посетовал Казимир.
— Я зато в его овёс помочился, — доверительно заявил конюх, захихикав.
— А это было до или после удара копытом?
— Да какая разница? — беспечно буркнул Василёк. — Вон, идут! — Он махнул в сторону улицы, оттуда приближался Ратибор, перед которым бежал мальчуган сын конюха.
Воевода выглядел хмурым и каким-то взъерошенным. Похоже его сегодня подняли ни свет, ни заря. Пройдя мимо Казимира, он махнул рукой, мол, обожди пока и поманил за собой Василька, проходя в конюшню. Тот резво шмыгнул следом. О чём они говорили, ведун не слышал, то ли воевода нарочно не повышал голоса, то ли шум в ушах, вызванный усталостью от бессонной ночи заглушал чужой разговор. Наконец, появился Ратибор, всё такой же нахмуренный и взъерошенный. Пройдя мимо ведуна, словно и не видел его, он быстрым шагом направился в сени, громко хлопнув за собой дверью. Несколькими мгновениями спустя, из конюшни появился донельзя озадаченный Василёк. Он плюхнулся на лавку подле ведуна, задумчиво взъерошил волосы на затылке, поцокивая языком. Казимиру было страсть, как интересно узнать, в чем же дело, но, понимая, что совать свой нос в чужие дела лучше не стоит, ведун помалкивал. К его вящему удовольствию, конюх сам всё выложил, благо это не было тайной.
— Кажися, намечается поход, — хмуро доложил он, глядя перед собой. — Упахиваться придётся, что твой бычок.