Николь отличалась специфической привлекательностью студентки юридического факультета: прямые каштановые волосы, собранные в пучок, черный кашемировый свитер с высоким воротником, черные брюки со складками, скрывающие худобу. Ее большие карие глаза покраснели, без сомнения, от слишком интенсивного чтения. Такой тип, по мнению Джанины, должен был нравиться Филипу.
Николь мило улыбнулась, принимая из рук Джанины тарелку с тушеной говядиной, и еще раз поблагодарила за удивительно вкусный домашний ужин.
Джанина улыбалась Филипу. Камилла улыбалась Джозефу. Джозеф подмигнул матери. Все они как будто сошлись на том, что Николь была бы отличной парой молодому юристу, которому самое время жениться.
Накладывая картофельное пюре, Филип почему то спросил себя, стала бы Пи-Джей так хлопотать, чтобы устроить его семейную жизнь, если бы она воспитывала его. Николь была одной из множества девушек, которых подбирали для Филипа Джанина и Камилла, а одну из них привел даже сам Джозеф. До сих пор такие визиты делали семейные вечера скучными. Как вежливый человек, Филип всякий раз приглашал девушку встретиться и пообедать в городе, но эти обеды только усугубляли ощущение скуки. Исключением была разве что Сюзанна Дивайн. Она явилась в дом Джанины в приличествующем случаю сером костюме, а на свидание с Филипом в городе примчалась в красном мини-платье и туфлях на четырехдюймовых каблуках. Филип улыбнулся, вспоминая, как отчаянно флиртовала с ним Сюзанна весь вечер и как еще более отчаянно вела себя ночью в постели.
Филипа передернуло, когда он припомнил, как на следующее утро Сюзанна сказала ему, что у нее жених в Сан-Антонио и ей нужно ехать к нему.
Его размышления прервала Джанина:
— Николь специализируется по правам детей.
— В основном в области трудового права, — пояснила Николь. — С каждым годом все больше и больше детей работают. Это позор для страны. Детство проходит мимо них. Этих детей необходимо защищать.
Филип улыбнулся и протянул гостье миску с пюре.
— Детское трудовое законодательство и бракоразводные установления — совершенно разные сферы, — заметил он.
Покрасневшие глаза Николь вызывающе сверкнули:
— Вы имеете в виду моего папу? Ну да, ему-то, безусловно, хотелось бы, чтобы я пошла по его столам.
Филип подумал, есть ли у Николь красное мини-платье. Ладно, надо будет пригласить ее поужинать — только не завтра. Завтрашний вечер он посвятит Уильяму Ларриби, чтобы помочь Джесс. Выяснив, что случилось с ее ребенком, Филип найдет время и для Николь. Это обрадует маму, да и ему самому такая перспектива казалась вполне привлекательной.
В инвалидном кресле сидел совершенно лысый человек с густыми, белыми, словно приклеенными бровями. На его лице проступали старческие пятна, а глаза, подернутые пленкой, свидетельствовали о катаракте. Он походил на картофелину, долгие годы пролежавшую в бутылке с джином. Этот старик, пожалуй, не показался бы присяжным надежным свидетелем, окажись он в суде.
Филип протянул ему руку:
— Мистер Ларриби, вы — мой первый доктор. Это благодаря вам я появился на свет.
— Только не сердитесь на меня за это, — отозвался старик, пожимая его руку сухими подагрическими пальцами.
Вообще-то Филип рассчитывал на более сердечный прием. Он потряс руку доктора и опустился на синий пластмассовый стул. В зале для свиданий, куда Филипа ровно в семь провела медсестра, стулья были точно такие же, как в зале для посетителей.
— Я — юрист. — Он протянул свою карточку, но старик покачал головой.
— Чертовы глаза мне совсем отказали, ничего читать не могу. И юрист мне не нужен, слава Богу. Зачем вы сюда явились?
Ах, он плохо видит! Но так ли плохо, что не может написать письмо?
Филип сунул карточку в карман пиджака.
— Нет, доктор Ларриби. Я здесь не как юрист. Просто мне очень нужно узнать у вас кое-что.
— Смотря что именно.
Старик держался сухо и неприветливо, поэтому Филип решил сразу приступить к делу, чтобы не упустить свой единственный шанс.
— Мою мать звали Пи-Джей Дейвис, — сообщил Филип. — Она жила какое-то время в «Ларчвуд-Холле».
Ему очень хотелось добавить, что у нее были каштановые волосы и что она умерла, однако ему все же удалось встретиться с ней незадолго до ее смерти. Но у него в горле застрял комок. Умолкнув, Филип смотрел, как Ларриби потирает ладонями резиновые шины колес своего кресла.
— Не помню такую.
Может, старик лжет? Впрочем, кто знает, припомнит ли сам Филип через тридцать лет хоть одного из своих нынешних клиентов, пусть даже с такой же великолепной внешностью, как Пи-Джей в юности.
— А Джесс Бейтс помните? Она была совсем девочка. Пятнадцать лет. Вы принимали у нее роды в шестьдесят восьмом. Моя мать родила меня тогда же.
— Никогда про такую не слышал.
— А Джинни Стивенс?
Филип готов был поклясться, что на губах старика мелькнуло подобие улыбки.
— Нет, — сказал Ларриби, прикрыв пожелтевшие глаза. — Ничем не могу вам помочь.
Он начал разворачивать каталку. Филип вскочил.
— Постойте, доктор Ларриби. Я уважаю ваш преклонный возраст, но тем не менее могу привлечь вас к суду.
Он сам не знал, что говорит, понимал только, что дважды приезжал сюда и Джесс рассчитывает на него. Филип понятия не имел, что ему делать дальше, если он не вытянет из доктора какие-нибудь ценные сведения. Не сомневаясь, что Ларриби вспомнил по крайней мере одно из трех названных имен, он решил пойти в наступление, несмотря на старость и слабость доктора.
Кресло остановилось.
— Привлечь к суду меня? За что?
— Вы сейчас сами все расскажете. Начните с того, что вы знаете о Джесс Бейтс и о судьбе ее ребенка, которого взяли на воспитание Готорны.
В комнате воцарилась тишина. Старуха возле окна что-то невнятно бормотала себе под нос. Старик возле круглого стола строил башню из кубиков. Здесь было душно и пахло мочой. Филип подумал, что его в любой момент могут выставить отсюда, поскольку он угрожал старому человеку.