«Другая мама быть хорошее ей», — сказала Консуэлло.
— Да, ты права, — пробормотала Джинни. — Ох, как ты права.
И вдруг ее осенило: необходимо встряхнуться. Нужно выйти из тюрьмы, куда она сама себя заточила, иначе безумие неизбежно.
Начать надо с дочери. Лайза наверняка оскорблена тем, что Джинни выставила ее из дома. Ведь она в самом деле переживает смерть Джейка и нуждается в Джинни.
О, Лайза — великая обманщица, Джинни видала таких. Лайза сделает все, чтобы вывести ее из прострации. Как уже было замечено, Лайза добрая.
Джинни рывком поднялась на ноги. Ну и пусть обманывает. Все равно надо ехать. В целом свете одна только Лайза способна выносить ее сейчас, и плевать на то, что там болтает «сеньора». «Лайза — моя дочь, и уж она-то поймет настроение матери».
Только себе Джинни признавалась в том, что присутствие Лайзы всегда успокаивает и согревает. Она появилась на свет из утробы Джинни, и этим все сказано.
«Да, — подумала Джинни и невесело улыбнулась. — Надо увидеться с Лайзой. Может, пообедать с ней вдвоем?»
Все брюки оказались ей тесны, поэтому Джинни надела ту самую бесформенную рубаху, в которой предстала перед Джесс. Поверх она натянула длинный белый свитер, появившийся в доме раньше, чем Консуэлло. Джинни надеялась, что ворот скроет складки на шее. А ведь их не было в те времена, когда она еще носила нормальную одежду! Но едва Джинни вышла на улицу, адское солнце напомнило ей, что уже почти апрель и она в Лос-Анджелесе, где женщинам незачем прятать складки на шее под свитерами, поскольку они едят мясо кальмаров, а не сырные круассаны и не делают из себя «жутко».
Наплевать! Лишь бы Лайза обрадовалась ей.
Джинни стянула свитер, швырнула его на заднее сиденье «мерседеса», повернула ключ зажигания и выехала на дорогу, идущую вдоль каньона. Ей безумно хотелось закурить, втянуть в себя едкий успокаивающий и разрушающий дым. Если бы у Джинни были сигареты, она с наслаждением затянулась бы и выпустила с клубом дыма все свои невеселые мысли. Лучше умереть от рака легких, чем от ожирения.
Но сигарет не было и еды тоже.
Она включила радио. Пальцы ее нервно пробежали по кнопкам приемника, как бегали в последнее время по кнопкам пульта дистанционного управления телевизора. Но Джинни и сейчас не нашла ничего подходящего, что успокоило бы ее.
Поправив на носу вечно сползающие солнечные очки, она попыталась расслабиться. Возможно, это удалось бы ей, если бы резинка трусов не врезалась так немилосердно в живот. Как пояс для похудания.
Пояс!
— Давненько я не думала о таких вещах, — сказала Джинни.
Она никогда не носила таких поясов, даже в шестидесятых, когда все повально увлекались ими. Пояс сковывает. Неизвестно, когда мужчине захочется прикоснуться к тебе, и нельзя допустить, чтобы его рука встретилась не с живой плотью, а с резинкой, а если украсить резинку кружевами, как делают многие, это ничего не изменит.
Джесс, например, такая миниатюрная, что ей вовсе не нужен пояс. Громадной заднице Сьюзен пояс, наверное, не повредил бы, но она предпочитала компенсировать недостатки фигуры вызывающей одеждой. Из всех них пояс был, пожалуй, только у Пи-Джей. Она, конечно, обошлась бы и без него, но, вероятно, ее уговорила худощавая красавица мать. Ну что, скажите на милость, подумают дамы в церкви, если обнаружат, что на ней нет пояса?
Разумеется, в «Ларчвуд-Холле» они поясов не носили, так как были беременны.
Неожиданно Джинни обрадовалась, что дочь Джесс жива. В давние времена она была безжалостна к Джесс: таскала у нее деньги, потом украла кольцо, хотя в конце концов вернула. Она ничуть не жалела Джесс, маленькую запуганную девочку.
— Черт побери, мы все были такими, — пробормотала Джинни.
Сворачивая на дорогу, ведущую к городу, она решила, что, получив эмоциональную поддержку от Лайзы, встряхнувшись и приготовившись к возвращению в нормальную жизнь, позвонит Джесс.
Наверное, обед у нее сегодня будет диетический: кресс-салат, эндивий и мясо кальмара под уксусом. Фу-у!
Удивительно, но в студии звукозаписи павильона, где снимался «Девоншир-Плейс», было тихо.
Цокая каблуками, Джинни пробралась на съемочную площадку, обходя кабели, камеры и прожекторы, и остановилась в центре. Тишина окутала ее, и вместе с тишиной вернулись те далекие дни, когда Джинни мечтала стать актрисой, чтобы весь мир знал ее имя и целовал задницу. Джинни вспомнилось, как в «Ларчвуд-Холле» она лежала в постели, листала киношные журналы и грезила о том, как будет стоять в брюках в обтяжку и на высоких каблуках в самом сердце Голливуда в ожидании «кадиллака», который вот-вот приедет за ней и отвезет на очередной прием или на очередную премьеру.
О да, Джинни сыграла несколько ролей — совсем маленьких и совсем немного. Однажды она даже вытащила свою мать из Бостона в Лос-Анджелес — когда умер ее отчим, когда Лайза родилась и уже была пристроена к людям, явившимся в «Ларчвуд» с деньгами и подписавшим необходимые бумаги.
В ее жизни было несколько ролей в кино и несколько мужей — Джейк стал четвертым. Провонявший табаком торговый агент умер и оставил Джинни дышащую на ладан фирму и разбитую машину. О молодом красавчике из Техаса Джинни впоследствии узнала, что он голубой, и ни капельки не расстроилась. Наделенный богатой и зловещей фантазией, писатель в конце концов обратился к божественному, принял духовный сан и оставил Джинни.
Эпизодические роли, эпизодические мужья. А потом появился Джейк. Он дал ей достойные роли, достойный дом, достойную жизнь.
«Какой же сукой я была с Джейком», — подумала Джинни, окруженная призраками волшебного мира кино и несбывшихся надежд. Пока не появилась Лайза, Джинни была непереносимой, неблагодарной, жестокосердной дрянью и всегда держалась настороже, как научила ее жестокая жизнь. — Вы кого-то ищете, мэм? — раздался мужской голос на дальнем краю площадки.
Джинни попыталась ответить, но вдруг закашлялась. Смахнув рукавом слезы, неведомо как подступившие к глазам, она с трудом выговорила: