А в начале осени Гарольд вновь уехал, дав понять Брит, что в следующем году, когда ей исполнится двадцать один год, она сможет отправиться с ним.
Он дал ей адрес абонентского почтового ящика в Нью-Йорке и попросил посылать ему фотографии и писать, что скучает по нему. Именно так она и поступала. Янк, конечно, не приходило в голову, что в один ужасный день она напишет ему, что ее мать умерла от аневризмы в канун Нового года.
Когда Гарольд снова приехал летом, Янк поняла: она не может покинуть Вайнард вместе с ним.
— Мне нельзя оставить Мелли и отца, — объясняла она. — Он не справится, не вырастит малышку один.
Но Гарольд молча обнял ее и сказал, что любит. Обещал приезжать каждое лето, раз дело обстоит так. По крайней мере лето будет принадлежать им, а потом Мелли подрастет и станет самостоятельной…
Вот как случилось. Двенадцать лет они играли в теннис и ездили на пикники, куда обязательно брали Мелли. Они копались в песке в поисках кусочков стекла, но ни один из них не был таким красивым, как тот, первый, что висел у нее на шее. А осенью Гарольд всегда уезжал, ей же оставались воспоминания, надежды, менты и фантазии о том, как переменится их жизнь в один прекрасный день.
Разумеется, этот день так и не наступил.
В то лето, когда ей шел тридцать первый год, а Мелли — тринадцатый, Брит не появился в Вайнарде. И не позвонил. А письма, адресованные Гарольду Диксону, возвращались нераспечатанными. Янк очень хотела разыскать его, но не знала, как это сделать, ведь у нее был только номер абонентского ящика. Она подумала, что его можно найти через людей, у которых он арендовал дом, но не сделала этого: ей было стыдно. На острове каждый знал, что такое девушка, отдавшаяся приезжему.
Миллионы слез скатились с ее щек с тех пор; миллионы миль покрыла она, вышагивая к Уэст-Чопу и обратно в надежде, что Гарольд вернулся.
Но он не вернулся.
А теперь Янк улыбалась. Сегодня она вышла на пляж только затем, чтобы улыбнуться и поздравить себя с успехом. Отныне — после того, что сделали с ней, — и эти люди будут страдать.
Она и не рассчитывала, что ее план сработает. А он сработал. Джессика Бейтс Рэндалл могла вообще не получить письма и телефонного сообщения. Или не обратить на них внимания.
Но она получила.
И обратила.
Теперь Джесс едет сюда. В Вайнард.
Янк смотрела на песок и думала о том, как теперь изменится привычная жизнь. Та жизнь, на которую ее обрекли обманом.
Наступил наконец отлив, и из воды показался краешек возможного счастья.
Нельзя упустить единственный шанс.
Что-то блеснуло в мокром песке. Она наклонилась, подняла совершенно гладкий кусочек стекла янтарного цвета, улыбнулась и положила стекло в карман.
Глава 14
Внизу мерцала стальная вода Бостонского залива; по одну сторону от нее отливала синевой Атлантика, а по другую высились серые массивы сгрудившихся в одном месте высотных зданий.
Джинни смотрела в иллюминатор на город, которого не видела тридцать лет. На город, бывший для нее когда-то родным. Скоро самолет начнет снижаться. Ей стало трудно дышать. С каждым вздохом невидимая петля все туже затягивалась на шее. Сердце тяжело стучало; тело покрылось испариной. В ушах у Джинни звенело, спинка переднего кресла казалась мутной, словно ее зрение расфокусировалось. Колени онемели и дрожали.
Она ухватилась за откидной столик перед собой и закрыла глаза. Господи Иисусе! Джинни не помнила, когда такое случалось с ней в последний раз. Во всяком случае, ни разу с тех пор, как она покончила с прошлым и переселилась в Лос-Анджелес.
— Просим всех убрать откидные столики и привести спинки кресел в вертикальное положение.
Голос доносился откуда-то сверху, с потолка, который кружился над головой Джинни и раскачивался при малейшем движении воздуха в салоне.
Непременно нужно сделать вдох.
Еще один нечеткий голос, он ближе и звучит громче, но как бы проходит сквозь толщу воды:
— Мадам, пожалуйста, приведите столик в исходное положение.
Джинни повернула голову и разлепила веки. Возле нее стояла молодая женщина в голубой униформе с золотыми нашивками.
— С вами все в порядке? — участливо спросила она.
Каким-то образом Джинни нашла в себе силы и ответила вопросом на вопрос:
— Мы скоро совершим посадку?
— Через несколько минут, — стюардесса улыбнулась.
Джинни не улыбнулась в ответ.
Как бы сделать так, чтобы пилот развернул самолет и полетел отсюда прочь?
Только сейчас она вспомнила, что он мертв.
Нет, не пилот, конечно. Пилот, надо надеяться, жив и здоров. Ее отчим мертв. Та самая крыса, которую Джинни столько раз не осмеливалась стряхнуть с себя, зная, что иначе он изобьет маму. Отчим и так ее избивал, но только тогда, когда рядом не было Джинни и он не мог получить то, чего добивался.
«Он мертв, он мертв, — истерически повторяла про себя Джинни. — Мертв, мертв, мертв».
И ей вспомнилась та ночь, когда все произошло.
Она уже спала, а проснулась от того, что нечто прижалось к ее губам. Глаза открылись.
— Один звук — и ты покойница, — прошептал отчим.
У нее вдруг заболела голова, а сердце, казалось, облилось горячей кровью. Джинни-то думала, что в «Ларчвуд-Холле» она в безопасности, здесь он до нее не доберется и никогда не узнает про ребенка.
Отчим залепил ей рот клейкой лентой и той же лентой туго стянул запястья.
— Это мой ребенок?
Он расхохотался, а его пенис, его затвердевший пенис, прикоснувшись к ее лицу, ткнулся вниз живота. И попал куда надо — после того, как она осталась без ночной рубашки.
— Мой? — хрипел отчим.
Внезапно Джинни поняла, что не может думать ни о чем, кроме своего нерожденного ребенка. Она сосредоточилась только на маленькой жизни, которой вскоре предстояло прийти в этот мир. А ведь, кстати, об этом никто не спрашивал ребенка. Никому нет дела до того, согласно ли дитя быть плодом пьяного насилия.
Собрав все свои силы (а их оказалось больше, чем она ожидала), Джинни нанесла негодяю отчаянный удар между ног.