Мы ехали по незнакомым, узким проселочным дорогам, без огня, не встречая ни единого человека. Мне снова показалось это подозрительным.
Среди ночи впереди показалось зарево. По всем расчетам, до Бердичева оставалось километров пятнадцать. Что же это горит? Остановила машины, решила отправиться в разведку. Оставив старшим по колонне шофера первой машины, пошла. В километре от колонны увидела труп красноармейца. Прошла еще немного, опять два трупа. Мне стало жутко — это же у нас в тылу! Но возвращаться ни с чем было нельзя. Продолжала идти к месту пожара. Если горит деревня, рассуждала я, то в ней есть кто-нибудь живой и можно будет узнать, что здесь произошло.
Чем ближе подходила я, тем чаще натыкалась на убитых. Вскоре поняла, что горят не дома, а самолеты и горючее на аэродроме. Недалеко виднелось несколько домиков. Приближался рассвет. Нужно было добраться до этого жилья и выяснить обстановку.
То, что я приняла за домики, оказалось танками. Чьи это машины? Подобралась к стоящему отдельно танку и увидела обведенный белой каймой крест. Сердце так и упало: столько машин с ранеными завезла к фашистам! Донесся слабый звук губной гармошки и пьяные голоса. Я тихо поползла обратно к дороге, прижимаясь к земле, стараясь слиться с ней. Метрах в десяти мимо меня, весело разговаривая, спокойно прошли вражеские танкисты. Они направились в сторону Бердичева. Тогда мне стало ясно, что Бердичев, куда мы везли раненых, занят противником…
Сначала я ползла, потом поднялась во весь рост и побежала к своей колонне.
На расспросы шоферов ответила коротко:
— Дальше проезда нет. Разворачивайтесь. Поедем обратно.
— Завезла не на ту дорогу!
Я молчала, боясь сказать правду. С тревогой думала: «Вдруг снова наткнемся на немцев?» К счастью, все обошлось благополучно.
Проехав километров десять, встретили свой полк. Я доложила обстановку под Бердичевом. Подполковник приказал двигаться другой дорогой, проселочной, — она еще была свободна, — сдать раненых в Казатине, а потом вернуться в полк, который займет оборону в селении Бураки.
Одна за другой, вздымая пыль, шли наши машины по узкому проселку. За нами следовала санитарная машина Ниловой. Из-за тяжелораненых приходилось часто останавливать колонну и делать привалы. На каждой остановке Нилова делала обходы. Переходя от машины к машине, она влезала в кузов, осматривала раненых.
Высоко над нами, поблескивая на солнце, прогудела пятерка тяжелых бомбардировщиков.
— На Казатин полетели, — качнул головой шофер и поправил увядшую на солнце маскировку.
— Поехали! — крикнула Нилова и захлопнула кабину своей машины.
Солнце уже снижалось к горизонту и тени становились длинными, когда мы въехали в Казатин. Всюду были видны следы недавней бомбежки. Покореженные и посеченные осколками, вывороченные с корнями вековые деревья, изуродованные бомбами железные крыши и груды камней. В развалинах рылись заплаканные женщины и дети. Многие жители в тревоге поглядывали в небо, спешили за город…
На перекрестке двух улиц мы остановили машины, и я спросила у женщины с узлом на спине:
— Как проехать к госпиталю?
Сбросив на землю узел, она тяжело вздохнула и, с состраданием взглянув на раненых, сказала:
— Да куда же вы их, родненьких, везете? Больше всего он, проклятый, госпиталь бомбит. Везите их прямо на станцию, там раненых грузят в эшелон…
И женщина объяснила дорогу к станции.
На перроне, у вагонов с красными крестами, толпилось много женщин. Они пришли сюда, чтобы помочь быстрее погрузить эшелон с ранеными и отправить их в тыл.
Враги, заметив на путях санитарный эшелон, ожесточенно бомбили станцию, среди женщин были жертвы, но, как только бомбежка утихала, они снова принимались за работу.
Наши машины тоже обступили женщины и стали дарить раненым вышитые платочки, кисеты для табака и папиросы, а потом по просьбе Ниловой стали быстро заносить в вагоны тяжелые носилки.
Разгружая последнюю машину, мы заметили кружившегося над станцией фашистского разведчика.
— Все машины за город! — скомандовала Нилова, а сама побежала к паровозу. Собравшиеся там женщины объяснили ей, что машинист сбежал — боится вести эшелон.
— Как? Дезертир? — побледнела Нилова и кинулась на станцию.
Я поспешила за ней. В маленькой комнате дежурного по станции было накурено и грязно, за телефонным аппаратом сидела девушка и что-то громко кричала в трубку. На деревянной скамье развалился железнодорожник и дремал.
— Кто дежурный по станции? — громко спросила Нилова.