Верховный то прохаживался вдоль нашего стола, внимательно слушая, а то вдруг останавливался и спрашивал, нужны ли и где, по-нашему, должны находиться наблюдательные пункты комвзвода, комроты?
– Там, откуда удобнее командовать и управлять, – ответил я, – и чтобы с них и командир взвода и командир роты видели бы весь свой район обороны и своих людей. – В общем, я обстоятельно доложил всё, что касается обороны.
Верховный поблагодарил меня и указал на моего другого соседа, чтобы и тот высказался по этому вопросу.
Полковник Кузьмин – я с ним в пути познакомился – старый большевик, бывший ленинградский рабочий. В нем еще многое сохранилось от того времени. Он участник обеих революций. Служил тогда в 1-м пулеметном полку. Этот полк был главной опорой большевиков. В тяжелое время семнадцатого года его солдаты охраняли «Правду», «Пролетарий», «Рабочий Путь», Смольный. Кузьмин там не раз встречался с Лениным и Сталиным. Поэтому он начал смелее, чем я. Эдак молодцевато встал, провел щепотью по усам, кашлянул и пошел как по писаному:
– Правильно докладывал полковник Железнов. Надо, чтобы командир взвода, командир роты управляли огнем своих подразделений. А у нас что иногда получается? Напрасная трата патронов.
Затем Сталин спросил, где в обороне должен находиться командир, и выразительно посмотрел на комбрига Алехина Евгения Степановича.
Ты его знаешь. У него три ордена Красного Знамени. Он, не долго думая, ответил:
– Там, где лучше всего руководить боем – в центре расположения взвода. Здесь весь взвод на его глазах и в руках. По-моему, НП комвзвода должен находиться где-нибудь в тупичке хода сообщения, так шагах в десяти. Здесь же должна быть и его землянка. Тогда мимо него никто не пройдет незамеченным.
С тем же вопросом Сталин обратился к Кочетову. И представь себе, Микола как ни в чем не бывало встал, выпрямился и по-солдатски ответил:
– А я, товарищ Сталин, так и делаю. Командиров взводов посадил вблизи первой траншеи, а сам – на своем НП, за второй траншеей, невдалеке от хода сообщения. А свою землянку расположил так, что, кто бы ни шел по ходу сообщения, я всегда вижу. В жизни передовой – это очень нужно…
Слушая Николая и других комрот и комбатов, я невольно подумал, как плохо мы знаем свои кадры. При оценке их подходим со странной, я бы сказал со стариковской меркой, с какой-то перестраховочкой. Боже сохрани предложить начальству Кочетова на батальон. «На батальон, а почему не на полк?» – хлестанет начальство. А помнишь, как в гражданскую войну? Нас, совсем молодых солдат и унтеров, революция ставила и на полки, и на бригады, и даже на целые армии. Вон Тухачевский – двадцати девяти лет – командовал фронтом, да еще каким! Западным! Ты скажешь – талант! Но таланты познаются в делах. Вот так-то, дорогой мой комиссар! Прости, я отвлекся.
Наша беседа продолжалась до часу дня. В час отвели нас в специальную комнату, где был накрыт стол. Обедали по заказу, но без спиртного. Ровно в два часа нас снова пригласили к Верховному. Члены Политбюро уже были в сборе. Товарищ Сталин вышел из своей комнаты отдыха и поднятием руки подал знак садиться и, улыбаясь, заметил, что теперь, после обеда, у нас разговор должен пойти веселее и активнее. По его лицу было видно, что беседой он доволен. Да и мы после обеда почувствовали себя свободнее и веселее. Верховный зашел за свой стол и, набивая трубку табаком, оттуда обратился к нам с вопросом, что надо сделать для укрепления фронтовой дисциплины.
По вопросу дисциплины говорили многие. Верховный, прохаживаясь с трубкой мимо нас, молча слушал каждого. Не помню фамилию офицера, который, говоря о поднятии дисциплины, предложил внести в устав наказание. Сталин остановился около него и стал разъяснять, что одними наказаниями дисциплину не поднимешь. Воинская дисциплина нашей армии основывается прежде всего на высокой сознательности и на политическом воспитании воинов.
В общем после обеда пришлось основательно пошевелить мозгами. На каждое высказанное новое положение сыпались вопросы не только от Сталина, но и от членов Политбюро.
После перерыва перешли к обсуждению нового устава пехоты.
Когда беседа закончилась, все вышли в приемную, а Короткова и Булганина товарищ Сталин задержал. О чем он там с ними говорил, не знаю.
За окном была уже ночь, и часы показывали половину десятого, когда вышел генерал Коротков.
Так закончил свое повествование Яков Иванович.
А получилось так. Сталин подозвал генерала Короткова к своему столу, еще раз спросил его о службе, что-то записал в маленькую книжечку и отпустил. После, когда ушел генерал Коротков, Иосиф Виссарионович выразил Николаю Александровичу восхищение офицерами, оставившими его кабинет, и, обращаясь к членам Политбюро, сказал, что следовало бы комбригу и полковникам присвоить звание генералов, а генералу Короткову дать генерал-лейтенанта и назначить на армию.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
О присвоении генеральского звания Яков Иванович узнал необычно. Это было на другой день его приезда с КП фронта, утром, когда он вернулся из полка Карпова, где ночью проводился поиск, который закончился безуспешно. Это основательно омрачило Якова Ивановича, и всю дорогу его не покидала мучительная мысль, в чем же причина? Хотя причина была одна: гитлеровцы как никогда бдительно несли службу наблюдения.
Усталый, он вошел в землянку и решил сразу же лечь в постель и хотя бы часок поспать, но у порога застыл: на столе красовался вставленный в снарядную гильзу букет, искусно составленный из золотистых веток дуба и красных гроздьев рябины.
– Александр Никифорович! По какому это случаю? – выразил удивление Железнов.
– Не знаю, – пожал плечами Никитушкин. – Майя-телеграфистка принесла. Под гильзой ее записочка.
– Записочка? – еще более удивился Яков Иванович и, взяв ее, подошел поближе к лампочке. «Товарищ комдив! Я приняла сверху весьма приятное для вас сообщение. Желая до вашего приезда сохранить в тайне, я никому об этом не говорила. Как приедете, позвоните. М.Волгина».
Железнов взял телефонную трубку.
– Майя? Здравствуйте! Что за сообщение?
В ответ последовало:
– Сейчас принесу. – И трубка замолкла.
Вскоре в землянку вошла Майя.
– Поздравляю вас, – обратилась она к Железнову.
– С чем, Майя?
– Разрешите вас, товарищ комдив, ради такого случая назвать по имени и отчеству? – и тут, не дождавшись ответа, промолвила: – Дорогой Яков Иванович, поздравляю вас с присвоением вам звания генерал-майора!.. Вот вам и поздравления Военных Советов фронта и армии, – протянула она телеграмму, а затем и руку.
Это неожиданное сообщение до глубины души тронуло Якова Ивановича, и он не выпускал руку Майи до тех пор, пока не прочел первую телеграмму, а потом, прочтя, поцеловал девушку по-отцовски в щеку. Но получилось так, что Майя сама коснулась губами его щеки и поцеловала. Поцеловала и, словно обжегшись, зарделась вся ярким румянцем. Никитушкин тоже поздравил комдива и с солдатской приверженностью потряс его руку.
Майя вытянулась в струнку:
– Разрешите идти, товарищ генерал?
– Подождите! – задержал ее Яков Иванович. – Милые вы девушки, – и тут же достал из чемодана коробку конфет, купленную вчера на КП фронта. – Примите, Майя, в знак моей признательности за добрую весть.
Весь день шли поздравления. А вечером у Валентиновой собрались боевые друзья Якова Ивановича и за столом, сервированным Ириной Сергеевной – на что она была большая мастерица, – «обмыли» по-фронтовому генеральское звание комдива.
То же самое произошло и в землянке Николая Кочетова. Правда, здесь было попроще, но зато «покрепче». Старшина для этого случая «кое-что» нашел в резерве и кроме того еще позаимствовал в тылу у друзей.