– Ну, что тебе сказать? – И чуть было не сорвалось у нее с языка, что мужем-то он, Петя, может стать, а вот станет ли отцом… Но сказала другое: – Тяжело мне будет без тебя…
Там, где только что замолчал соловей, замелькали узенькие лучи автомашины. Карпов встал и хотел было спрятаться от посторонних глаз. Ирина Сергеевна его задержала:
– Что ж, так и дальше будем прятаться от людей?
– Это машина комдива, и я не хочу, чтобы он меня здесь видел.
– Ну и что ж. Пусть видит.
Но за Юрой приехал только один Польщиков. Услышав сигнал, ребята высыпали на крыльцо.
– Раз так получается, я поехал. – Карпов поцеловал Валентинову. – Польщиков подбросит меня до автопарка, а там дежурной я доберусь и до полка, – и хотел было сесть в машину, но Ирина Сергеевна задержала:
– Попрощайся с детьми.
Карпов проворно взбежал на крыльцо и пожал Ване с Дусей руки:
– До свидания, детки. Всего вам хорошего. Слушайте маму.
Красный глазок машины давно растворился в ночной черноте, а Ирина Сергеевна, прижав к себе ребят, все еще смотрела ему вслед, удрученно думая о неласковом отношении Карпова к детям.
«А где ему взять ласки, когда всю свою жизнь жил в свое удовольствие – пустоцветом?» – мысленно сказала сама себе.
На другой день утром Карпов вызвал к себе начфина и приказал затребовать из военкомата данный жене денежный аттестат.
– А что с ней? – удивился начфин.
– Да ничего. Так надо.
Яков Иванович возвратился к себе в землянку, когда Юра уже лежал в постели. Он наскоро разделся, помыл руки и присел возле Юры.
– Вот видишь, сынок, какая у твоего отца служба. Никак не найду даже часика, чтобы пораньше освободиться и поговорить с тобой про твое житье-бытье, про твоих друзей и начальников. Да, чуть не забыл, – и Яков Иванович вытащил из кармана шинели мешочек с карамелью и вручил сыну. – Давай съедим сегодня по одной. А завтра возьми с собой и угости ребят Ирины Сергеевны. Ну, рассказывай, – Железнов сел поудобнее на чурбачок.
– А что рассказывать-то? – Юра, смакуя, сосал конфеты. Ведь за все время войны такая сладость с приятной кислинкой впервые попала ему в рот.
– А ты начни с самого-самого начала, с того момента, как мама ушла из дому по городской тревоге.
На этот раз Юра смог поведать отцу весь ужас только первого дня войны и весь тот кошмар, который пережил он с бабушкой и ребятами Валентиновой. И уже было начал рассказывать о том, как вернулась мать, как они эвакуировались, и на фразе: «Нас погрузили в машину – и на вокзал, и на вокзал…» путанно повторил несколько раз и заснул.
И так каждый вечер понемногу Юра раскрывал перед отцом свою жизнь и героические дела партизан Подмосковья и Смоленщины.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Весна пришла и в Княжино. Горячее солнце быстро согнало снег, и луга зазеленели муравой, а поля – озимью. Княжинцы спешили до начала полевых работ поднять землю на своих огородах да привести в порядок усадьбы. Аграфена Игнатьевна, хотя и некуда было спешить, тоже не отставала от своих соседей. И вооружившись лопатой, также ковырялась в своем маленьком огороде.
– Бог на помощь! – приветствовал ее с улицы старичок почтальон. – Железнова?
– Железнова, батюшка, Железнова, – засеменила Аграфена Игнатьевна к изгороди.
– Вот депеша с фронта. Так что, мать моя, идемте в дом. Надо в книге расписаться и время проставить.
Прежде чем это выполнить, Аграфена Игнатьевна, вооружившись очками, первоначально прочла телеграмму и, уставившись на почтальона неподвижным взором, бухнулась на табуретку.
– Батюшка, дорогой мой, да знаешь ли, какую ты нам радость-то принес, – залепетала Аграфена Игнатьевна. – Да за такую телеграмму моей расписки мало. – И она достала из шкафчика бутылку с остатками самогона и все вылила в стакан. – Потчуйтесь и закусывайте, – пододвинула Игнатьевна ему тарелку с салом и хлебом.
Тут вошла Русских и отвесила почтальону поклон.
– Хлеб да соль! Нет ли, Порфирьевич, и мне весточки?
– Ну как нет. Тебе, Гавриловна, всегда есть, – и он вручил ей письмо. На этот раз от Ивана.
– Спасибочко, дорогой. Заходи, я тебя тоже угощу.
– А вам, Игнатьевна, от кого?
Вместо Игнатьевны ответил Порфирьевич.
– От самого Железнова. – И, глядя поверх очков на Игнатьевну, спросил: – Разрешите, я прочту. – Та в знак согласия кивнула головой.
– Мои дорогие, восклицание, – торжественно читал он. – Сообщаю большую радость точка Сегодня возвратился Юра в полном здравии точка Обнимаем целуем вас Яков и Юра Железновы точка Подробности письмом.
Проводив почтальона и Гавриловну до калитки, Аграфена Игнатьевна вернулась в дом, быстро умылась, оделась и, взяв телеграмму, направилась на завод. На ее счастье, на кольце стоял автобус (теперь от Княжино до завода шла хорошо укатанная гравийка.)
На заводе ей тоже повезло – на проходной дежурил односельчанин, инвалид этой войны, и он пропустил Игнатьевну прямо в цех.
Матери всегда матери. И даже такая волевая и выдержанная женщина, как Нина Николаевна, и та, прочтя телеграмму, не постеснялась своих цеховых товарищей и товарок, упала на грудь матери и разрыдалась.
– Буде, доченька. Успокойся, – приголубила ее Аграфена Игнатьевна и посадила на ящик. – Не плакать, а радоваться надо, доченька.
– Что с ней? – встревожились товарки.
– Сын, милые, нашелся. Юрочка… – дрогнувшим голосом поведомила Аграфена Игнатьевна.
И полетело по цеху: у Нины Николаевны сын нашелся…
Тут же все стали советовать поехать и забрать его. На фронте мальчишку, как и любого другого, на каждом шагу подстерегает опасность. А тут все-таки глубокий тыл. Нина Николаевна тоже была такого мнения и, не откладывая дела в долгий ящик, пошла с Аграфеной Игнатьевной в партком к Илье Семеновичу.
– Что с тобой? – сразу же усадил он Нину Николаевну на диван. – Не пойму, то ли плачешь, то ли радуешься?
– Радуюсь, Илья Семенович, – и она протянула ему телеграмму. – Юра нашелся. У Яши он.
– От всей души рад и за тебя, Нина, и за тебя, Аграфена Игнатьевна.
– Пришла просить вас, Илья Семенович, посодействовать перед дирекцией о предоставлении мне отпуска для поездки за Юрой.
– Хорошо. Посодействую, – и осекся, вспомнив, что, приехав на фронт, Нина обязательно захочет повидать и дочь. А узнав о ней правду, будет страшно потрясена. – Постой-постой, а тут же Яша пишет, что «подробности письмом». Так давай уж подождем письма. Тогда все и решим об отпуске.
– А чего ждать-то? Невмоготу, Илья Семенович.
– А вдруг ты туда, а он сюда с попутным солдатиком едет?
Нина Николаевна в знак согласия кивнула головой:
– Вы правы. Будем ждать.
Время шло, а письма все не было, и Нина Николаевна, а глядя на нее, и Аграфена Игнатьевна – очень волновались. После работы Нина Николаевна каждый раз стала заходить на почту.
Зашла и на этот раз. Девушка, как и вчера и позавчера, ответила:
– Вам, товарищ Железнова, письма еще нет.
Удрученная Нина Николаевна медленно направилась к выходу и почти у самых дверей столкнулась с женой Карпова Галиной Степановной. Галину Степановну было не узнать. Вместо жизнерадостной, красивой, всегда прибранной женщины, перед Железновой оказалась разъяренная фурия. Лицо вспухшее, глаза горят злостью, из-под косынки выбиваются лохмы. По всему видно, что у нее случилось большое горе.
Нина Николаевна взяла ее под руку и отвела в угол:
– Что с тобой, Галя? С Петром Семеновичем что-нибудь случилось?
– А черт его знает, что с ним случилось. – Галина Степановна скрипнула зубами. – Видно, другую бабу завел.
– Тише. Кругом люди, – сказала Нина Николаевна и вывела ее на улицу. Там, посадив Галину Степановну на скамейку, спросила: – Откуда ты такую гадость подхватила?